Н.И. Алфёрова

Алферова (Синякова) Нина Ивановна, 1934 г.р.

 

Наша семья Синяковых жила в своем доме. До войны жили очень хорошо. Мама работала заведующей продуктового магазина.

Отец с первых дней войны ушел на фронт. Насколько я помню, когда была первая бомбежка, то с окраины города бежали люди и кричали что идут немцы. И вот когда началась бомбежка, мы были с младшей сестрой Нелей (1940год рождения)   у нас дома, прибежала мама и стала прятать нас в подвал. Мама, чтобы нас спрятать, закрыла магазин, а когда вернулась буквально через пол часа, то он был весь уже разграблен населением.  Когда немцы вошли в город и стали расселяться по домам, то у нас дома поселились тоже четверо.  В огородах нашего квартала размещалась зенитная батарея - эти немцы ее обслуживали. Вся эта батарея была обнесена колючей проволокой, у них там была своя кухня. Мы с другими детьми проказничали: крали у них дрова, за что хорошо получали. Мне тоже однажды досталось и хорошо досталось, так отпороли, что все болело. Мальчишки один раз насыпали песка в мотор одной машины, после чего немцы усилили наблюдение за батареей.

На протяжении всего времени оккупации немцы стояли в нашем доме. К маме и к нам относились хорошо, не обижали, даже иногда угощали чем либо из своих посылок. И вот однажды после Нового года, как сейчас помню у Нелли день рождение 3 января, они решили нам подарить целую, ещё не открытую посылку, но мама отказалась, а нам так хотелось взять эту посылку. И вот когда мама ушла мы все таки ее взяли, а там оказался Рождественский подарок. Это были такие вкусности. Конфеты и печенью выглядели так, как у нас в настоящее время.

Когда началось наступление наших войск. А вместе с ним и бомбёжки, меня ранило осколком в бедро,  когда мы с детьми играли на окраине, но от испуга я не сразу это почувствовала. Когда прибежала домой, то одежда была вся окровавлена, мама очень испугалась, но один из немцев взял меня и отнес в медчасть где у меня вытащили осколок и перевязали. Бомбежка продолжалась и мы с мамой и другими жителями спрятались в Афанасьевской церкви, а на утро немцы стали выгонять всех, кроме старух и немощных. Мама сказала, что я ранена, а ей сказали, что она может остаться со мной, а сестру они заберут, но она не согласилась на это. И вот мама с маленькой сестренкой и мной раненой шла вместе со всеми. Шли мы долго, правда, по дороге я помню мне делали перевязки.

Вот в один день около нашей колоны оказался немец на велосипеде, он увидел как тяжело маме с нами двумя и отдал велосипед. Так этот велосипед был с нами и во время нашего переезда от Нарышкино до Белоруссии и во временном лагере, и на обратном пути домой, до тех пор пока несколько наших солдат не забрали его у нас, пообещав нам, что в ближайшей деревне нам дадут лошадь, но никакой лошади конечно же не было.

По возращению домой мы увидели, что наш дом стоял почти что целый. Мы стали обживаться, мама пошла работать, а бабушка сидела с нами. От отца с фронта вестей не было, после войны он так и не вернулся в семью, а с тал жить где то под Тулой.

Я жила как перекати поле, много ездила и работала. Сейчас у меня все хорошо, недавно родился правнук, я много путешествую. Желаю всем здоровья и доброты.

 



В.Т. Севостьянов

Севостьянов Владимир Тимофеевич, 1928 г.р.

 

Лето 1941 года. Мне исполнилось 13 лет, я окончил 6 классов. Мы, ребятишки, целыми днями купались, играли в догонялки, в прятки, в лапту.      

22 июня, примерно в середине дня, я был дома. Мать занималась по хозяйству. Вдруг заговорило радио, выступал министр иностранных дел В.М. Молотов. Он говорил о том, что Германия, без объявления войны внезапно напала на нашу страну, начались военные действия. Это было так  неожиданно, что я после его выступления спросил мать, поняла ли она, о чем он говорил. Она ответила «Сынок, кажется, началась война». Трудно сказать, что переживала она в этот момент. Дело в том, что старший мой брат к тому       времени уже был женат и имел двух детей. Он только что вернулся с финской войны. Второй брат окончил летное училище, так что понятно было, что воевать он будет с первых дней. Сестра была замужем за военным и тоже имела двух детей. Когда брата провожали на войну, он старался быть бодрым, успокаивал всех. С первых дней войны он оказался на фронте, но   всегда писал бодрые письма. Писал, что у него все нормально, вот разобьем фашистов, и я вернусь. Но он не вернулся. Как потом рассказывали односельчане, которые были с ним рядом во время сражения под Смоленском (в районе Ельни), он был шофером и обеспечивал фронт снарядами. Его машина была подбита и сгорела, но он остался жив. Конечно, ему дали другую машину и он продолжал возить снаряды, постоянно попадая под бомбежки и обстрелы немецкой авиации. Похоже, что там он и погиб, хотя похоронки мы не получали, может потому, что она не успела дойти, так как мы попали под оккупацию.

Запомнился день 2 октября 1941 года, когда немцы вошли в Кромы. Взрослые, наверняка знали больше нас, до нас же дошло, что происходят какие-то серьезные события: то ли фронт где-то прорвали, то ли десант немцы где-то высадили. Отец моего друга (и родственник) Севастьянов Петр Тихонович был директором пенькозавода, и естественно коммунистом. Коммунистов собирали в райкоме партии. Как теперь известно, партийные органы в случае оккупации занимались организацией работы в тылу у немцев. Организовывалось подполье, партизанские отряды и т. д. тогда, конечно это были секретные мероприятия, и мы, естественно ничего об этом не знали. Так вот 2 октября уже во второй половине дня, ближе к вечеру, он вместе со своим секретарем парторганизации Щеголевым Павлом Матвеевичем поехали на лошади в Кромы, но довольно быстро вернулись, так как в Кромах, или около них услышали стрельбу пулеметов. Они попросили нас с другом сбегать до Кром и по возможности узнать, что там происходит. Мы жили на Кукуевке, и побежали по так называемой маленькой дорожке, по обеим сторонам которой росла конопля, так что мы в любой момент могли в ней спрятаться. Когда мы подбежали к тому месту, где сейчас находится школа, точнее, где сейчас трансформатор (тогда ничего этого не было, было сплошное конопляное поле), мы услышали стрельбу, доносящуюся со стороны Кром. Мы увидели машину, которая ехала со стороны Орла в Кромы. На том месте, где сейчас автостанция мы увидели немецкий танк (правда, были уже сумерки, темнело, но танк был отчетливо виден). В этот момент он ударил трассирующим по приближающейся машине. Она загорелась, из кабины вывалился человек и скатился вниз. А от танка к машине уже бежали немцы и что-то кричали. В ту же минуту человек поднялся и побежал в заросли. Когда он подбежал к нам, мы увидели, что у него перебита рука, она висела в рукаве окровавленной гимнастерки. Другой рукой он достал бинт, разорвал упаковку, но бинт никак не разматывался. Конечно, он испытывал страшную боль, от которой чуть не терял сознание, но сладить с бинтом так и не мог.

Мы помогли ему забинтовать руку, тоже, конечно, не очень хорошо, но все-таки, так, чтобы боль была меньше.

Он спросил, есть ли в деревне немцы. Мы сказали, что нет, и он пошел в сторону деревни. Больше мы его не видели. Вернувшись, домой, мы рассказали все, как было, а Петр Тихонович и Павел Матвеевич прямо на лошади переехали вброд речку и отправились в Кривчиково. Как сложится их судьба, никто не знал. Но получилось, как мне кажется все очень романтично, как в хорошем приключенческом романе. Севастьянов П.Т. появился на второй день после освобождения Кром, в составе наступающих войск в звании капитана, с пышными усами, очень красивый бравый офицер. Но, конечно, ушел дальше вместе со своей частью, а вернулся домой уже из Германии, после окончания войны...

 Мы пережили тревожную ночь, а наутро 3 октября из Кром в направлении на Орел пошли немецкие танки. Их было очень много. Танки и машины шли на Орел с небольшим интервалом несколько дней. Как потом стало известно, это была танковая армия Гудериан.

         



М.П. Маркина

Маркина Мария Петровна, 1931 г.р.

 

Когда началась война, мне шёл пятнадцатый год. Мы, подростки, работали в колхозе, так как в первые же дни все мужчины были мобилизованы в Армию. Из них почти никто не вернулся. Остались лежать в земле 25 человек из нашей маленькой деревеньки.

3 октября 1941 года пришли к нам фашисты. Жителей не убивали. Гитлер издал указ, чтобы мирное население не трогали. У нас расстреливали только по доносу. Это было в деревне Голубица. Смотрели же они на нас с ожесточением и омерзением. Все 22 месяца оккупации мы работали на шоссе. Зима 1941-42 года была снежная, перелопатили горы снега. Однажды, взобравшись на высоту этой горы, мы увидели, как немецкие машины везли закоченелые трупы своих солдат. Их там было очень много. Везли хоронить в Орёл.

Работали мы под охраной, если остановишься отдохнуть, солдат стреляет в воздух. Мы боялись и работали не разгибаясь.

В Шаховской школе был концлагерь для наших военнопленных. Вот над кем издевались фашисты. Пленные тоже работали на шоссе. Мы видели, как их били. На работу они шли, держа друг друга под руки. Их не кормили, - это были скелеты, обтянутые кожей. Нам было их жаль, мы старались давать им хотя бы картошку. Если немцы замечали это, то били и их и нас.

На шоссе нас иногда самолёты обстреливали. Мы бежали врассыпную, ложились за снежные загородки, кричали «мамочка спаси». Улетал самолёт, и фашисты опять гнали нас работать. Так изо дня в день.

Зимой 1942 года мы расчищали дорогу на Нарышкино. Как потом узнали, немцы готовили её для отступления. Вдруг услышали гул самолёта, бросились бежать; спохватившись, упали на землю и увидели, как в небе что-то мелькает. Потом догадались: листовки. Схватила одну, читаю - наши войска взяли Сталинград (Волгоград) и погнали фашистов назад. Ещё на ней были нарисованы копны из немецких солдат: руки, ноги, головы торчат во все стороны. Сообщалось, сколько фашистов убито, сколько взято в плен (в том числе и их фельдмаршал Паулюс). Я листовку принесла домой. У нас были немцы, подала её им. Боже, что тут было. Кричат, угрожают. Спас меня русский переводчик.

Летом же, кроме чистки дорог, работали в поле. Вязали в снопы рожь, пшеницу, овёс, просо, катали вику, возили и скирдовали, молотили цепами. Хлеб  почти весь отбирали для немецкой армии. Война приближалась к нашим местам. Летом и весной 1943 года по нашей деревне на запад гнали стариков, детей, женщин с малышами на руках. Грязные, истощённые, уставшие шли они без конца.

5 августа 1943 года нас освободили. Ранним утром сообщили, что видели наших разведчиков. Вылезли мы из ям, которые выкопали для себя в горе. Утро было тихое-тихое, как будто и войны нет. Поднялись на гору, вошли в деревню и увидели своих солдат. Шли они на запад освобождать другие места. Война продолжалась.

1 сентября 1943 года школы уже работали. Я пошла учиться в 7 класс, чтобы повторить и закрепить знания после двухлетнего перерыва. 25 ноября 1943 года в Орле открылось педучилище. Моя давняя мечта — стать учительницей - осуществилась. Я ещё до войны подала туда документы. Теперь же поехала, сдала экзамены. Здание было разрушено, остались три стены. Мы сами с учителями сложили четвёртую, окна заделали соломой и досками, вставили кое-где стёкла. Сидели на досках, положенных на чурбаны; парты делали сами: сколачивали из досок столы. Всю зиму прозанимались без печки, благо зима 1944 года была тёплая. Учились почти без учебников, писали на чём придётся. Газеты, обрывки бумаг, книги всё шло в ход. Стипендию не платили. Питались картошкой. Хлеб пекли со свёклой, другого не было. На второй год учёбы нам дали небольшое здание. Домой ходила пешком каждую субботу. Возвращалась в воскресенье с сумками. На третий год стали давать стипендию 30 рублей. На каникулах я работала в колхозе, чтобы заработать хоть что-то. Помогать мне было некому: отец умер, мать пожилая. Учёба в педучилище заканчивалась. В это время мы восстанавливали от разрухи город, разбирали завалы, прокладывали трамвайные пути по Карачевской улице. Летом 1946 года заготавливали дрова в Брянских лесах. Всего не перечтёшь.

Закончилось время учёбы. 15 августа 1946 года я выехала на работу, но и там было не легче. Школы не было, занимались по хатам. Это был неурожайный год. Дети ходили голодные, раздетые и разутые. Отцы их погибли на фронте. Постепенно жизнь стала налаживаться. Восстановили разрушенную немцами школу. Это было уже хорошо.

1947-48 гг. были богаты урожаем. Люди стали лучше питаться, одеваться. Потребовались новые школы. Меня перевели восстановить (создать) семилетнюю школу на базе начальной. Нужно было иметь диплом для работы в старших классах, требовались углублённые знания, и я поступила в институт.

 



А.Г. Рябова

Рябова Анна Гавриловна

 

После Мценского педагогического училища молодой, юной девчонкой я начала работать в Какурино-Ожимской школе Моховского района. Интересно и радостно было учить своих первых учеников, ведь они так тянулись получать знания, хотя были разного возраста. Каждый день становился для нас праздником, но недолго длилась наша радость. 22 июня 1941 года началась самая кровавая и страшная война. В конце августа, на совещании в РОНО, заведующий объявил нам, чтобы мы продолжали учить своих учеников, ведь начавшаяся война должна закончиться через два месяца. Учебные занятия продолжались в школе, а потом после уроков мы с детишками работали в колхозе, помогая убирать урожай. Я старалась отвлечь учеников от событий, которые так стремительно развивались, не в пользу Советской армии. Мы вместе пели патриотические песни, песни о Родине, но вскоре в нашу школу стали поступать раненые, семьи военных. Одна женщина - Эльза (латышка) научила меня рукоделию и игре на гитаре, я ей очень благодарна за это. С ее помощью стала вязать красивые салфетки, которые подарила своим ученикам, играя на гитаре, забывалось страшное время. Вскоре нас распустили по домам, за мной из Кромского района с. Кутафино приехал папа. Когда мы уезжали на поезде, на перрон пришли мои ученики со своими родителями и конечно моя подруга Эльза. Все плакали, не хотели расставаться, я обещала обязательно вернуться, даже не взяв свои вещи. Я видела грустные, заплаканные глазки своих ребятишек, махавших своими ручками мне, а родители кричали: - Мы Вас ждем, приезжайте!

По дороге бомбили поезда, но мы добрались до г. Орла благополучно, прибыв на вокзал, мы увидели скопление людей, которых отправляли на фронт. И тогда я поняла, что война совсем близко. Дороги были все закрыты, так как формировались войска в разные направления.

...Первые части немецких войск, войдя в нашу деревню, требовали от местных жителей продукты питания, теплую одежду, из домов было запрещено выходить на расстояние 2-3 метров, если не выполнишь их требование - расстрел. Много людей погибло безвинно, 8 человек (дети и взрослые) возвращались домой и их в огороде расстреляли. А нашу семью фашисты выгнали из дома, оборудовав в нем штаб. Мы жили у соседей в небольшой хатке, но все были как одна большая семья. Меня тщательно скрывали взрослые, так как я была молода, да еще и учительница. Помню, как ходила в грязной рваной юбке, оборванной шале, а лицо всегда мазала сажей. Еды не хватала, старались накормить самых маленьких, чтобы они не плакали. Хатки топили соломой, ветками от деревьев, спали на земляном полу, подстелив что найдется. Мне очень было интересно, за что же немцы расстреливают мирных жителей и пленных. Я тихонечко подкралась к нашей хатке и подслушала допрос: - Кто дает самолеты вам? Кто поставляет оружие? Чьи летчики летают в самолетах: русские или американцы? - Кричали разъяренные фашисты.

В июле 1943 года над нашей местностью пролетали десятки фашистских самолетов, двигавшихся с Брянского направления, а иногда залетали и наши истребители, а немцы, бросая кассеты противопехотных бомб, отходили назад. И вот однажды на низкой высоте, со стороны г. Орла в сторону г. Курска, летел наш Советский самолет. Красные звезды хорошо были видны и, вдруг он почему-то стал разворачиваться в левую сторону, не выпуская шасси, и приземлился напротив деревни, немцы бросились прятаться, а дети радостно крича, бежали к самолету. Летчик что-то отремонтировал быстро и успел взлететь до прихода немцев. Счастливые местные жители молились на коленях и плакали, глядя на взлетающий самолет. А 6 августа 1943 года немцы отступили в Кромы и уже через 3 часа Кромы были освобождены. Эта радость была со слезами на глазах, которую невозможно передать и забыть!

А после освобождения нашего Кромского района меня вызвали в Кромской райвоенкомат проходить военную подготовку. С нами занимался офицер Барышко, он учил ходить строевым шагом, знакомил с устройством винтовки: как заряжать, чистить, стрелять. После военной подготовки всех учителей Кромского района пригласили на совещание. Мы очень волновались, когда встретились, плакали от радости, услышав музыку, не могли наговориться. И уже 13 сентября 1943 г. меня направляют работать учительницей в Топковскую школу Красниковского сельского совета Кромского района. Приступить сразу к работе было невозможно, так как повсюду на полях и населенных пунктах много было трофейных подарков: снарядов, мин. По полям и тропинкам разрешали ходить только после разминирования. В нашем селе не было ни одного дома, только видно было, как дымок поднимается из земляных погребов где все жили.

В это время я вела работу с населением по обнаружению «трофеев», о местонахождении, которых сообщали в райвоенкомат. В школу ходила по ориентирам, палочкам, воткнутым в землю - это означало - безопасный путь. Идешь по лесу и встречаешь убитых солдат, поплачешь и дальше идешь. А сколько погибло минеров, выполняя задание по разминированию.

 Очень трудно было учить детей и взрослых в первые послевоенные годы, но ученики с радостью спешили в школу. Отапливали ее сучьями и палочками, а разжигали порохом, начиняющим снаряды. Он длинный, как спагетти, хорошо горит. В школе плитку растапливала тетя Катя, она однажды перепутала, взяв желтый порох, а потом не знали, что с ним делать, он взрывался, выпрыгивая из печки, и после этого случая прекратили его использовать. Бедные дети: полураздетые, голодные, разутые выходили из землянок и шли в школу. Одежда их была сшита из шинелей, а на головке солдатские шапочки. Очень не доставала учебников и письменных принадлежностей.

Путь от дома до Топковской школы составлял 8 километров и проходила я его пешком с винтовкой через плечо. Дорога шла через поле и лес, деревья в котором остались без верхушек. Дойду до половина пути, выстрелю из ракетницы, а к дому подхожу, выстрелю трансирующую пулю потому, что мой папа боялся в доме оставлять заряженное ружье. В школу ко мне приходили местные жители и с радостью с фронта, и с похоронками. Всегда встречала добрым словом всех приходивших ко мне за помощью и советом. Многие жители жили в землянках в логу, а в школу они приходили все за новостями с фронта. Часто возвращалась зимой домой в метель и пела песню «Светит в темной землянке огонь...». В школе проводили мероприятия, инсценировали фронтовую жизнь и детям очень нравилось. Очень хорошие люди были тогда: добрые, дружные, трудолюбивые. Пришлось нам и работать на колхозных полях, убирали свеклу, картофель, собирали колоски в сумочку, бережно складывая, ведь в то время дорог был каждый колосок.

В 1944 году продолжаю работать, только в должности заведующей школы «Волна революции» (п. Галактионовский). От дома до школы путь (5 километров) лежал через поле, убежавшие звери из леса свободно бродили по полю, чуя наживу. Часто приходилось сбиваться зимой с дороги, но всегда находила дорогу!

И вот, наконец, закончилась самая страшная война, мы плакали, смеялись, поздравляли всех с Победой! И до сих пор для меня, нет главнее праздника - 9 Мая - День Победы! Мы должны помнить о нем и не забывать никогда, какой ценой нам достался этот День Победы!

 



М.Н. Рублев

Рублев Михаил Николаевич

 

 

22 июня 1941 года врезался в нашу память чёрной полосой. Стоял солнечный жаркий день, когда из города, на взмыленной лошади, примчался председатель и объявил, что началась война с немцами. Из конца в конец деревни понёсся крик и  вой. Все, у кого в семье были мужчины призывного возраста, словно одели траур. Началась срочная мобилизация. Призвали всех молодых парней 1920-1924 годов рождения. После них, мужчин старших возрастов. Через два - три месяца, страшные похоронки одели в траур многие семьи. Умолкли песни, прекратились, гулянки (одни ждали призыва, других согнуло горе). Развернулась агитация населения: «Всё для фронта! Всё для победы! Из колхозов начали забирать лошадей, у людей охотничьи ружья. В школах ввели военное дело. Нас, мелюзгу, от первого до четвёртого класса, начали обучать военным премудростям. Мы изучали винтовки, гранаты и даже пулемёты. Ходили копать окопы и укрытия. Наши военные инструкторы объясняли, что и как нужно делать. Не было насмешек над нашим возрастом, а мы старались всё сказанное запоминать. В школе организовали санитарную дружину, в которой обучали оказанию первой помощи раненым. Как правильно бинтовать раны, накладывать шины на руки или ноги и как перетаскивать раненых в укрытие. Мальчишек учили как правильно пользоваться гранатами и бутылками с зажигательной смесью.

Все стекла в домах и школе, заклеили крест-накрест, полосами газет и бумаги. Подальше от домов, копали укрытия для себя. Всё было подчинено войне! Особенно строго следили за светомаскировкой. Немецкие самолёты, усиленно разбрасывали листовки с обращением к населению и солдатам, которых призывали убивать коммунистов и комиссаров и переходить к ним. Кроме листовок, самолёты разбрасывали, так называемые «сюрпризы», которые взрывались, когда их трогали. Много глупых ребятишек поплатилось, за своё любопытство. Одни - стали калеками, других - похоронили.

Фронт приближался к нашим местам и напряжение возрастало. Бои шли уже в Ельце. Все наши леса наводнили войска, всюду строились оборонительные сооружения. Вдоль Дона копались окопы. Мы тоже принимали активное участие и у нас получалось не хуже, хотя были мы, от горшка - два вершка. У ближайшего леса, расположился аэродром, и самолёты гудели днём и ночью.  В школе развесили плакаты, с видами всех типов самолётов, которые мы хорошо запомнили. Ночами, над нашими головами, гудели немецкие самолёты и мы, с дрожью, прислушивались к ним, ожидая «подарка» на наши головы. Грохотали зенитки, шарили по небу прожектора, а осколки зенитных снарядов, сыпались вокруг. Зенитное вооружение первых месяцев войны оставляло желать лучшего, больше пугало население, чем приносило вред немецким самолётам. Грохот артиллерии и взрывы бомб в Ельце, слышались и у нас, а осветительные бомбы, на парашютах, хорошо были нам видны.

Зима 1941 – 1942 была лютая и снежная. Морозы свыше сорока градусов, а наши красноармейцы в шинелишках и ботинках с обмотками. На головах пилотки под касками, редко у кого подшлемники. О питании, и говорить нечего - голод!

Некоторые  охаивают американскую продовольственную помощь – тушёнку, яичный порошок, галеты. Эта помощь, спасла от голода не одну тысячу жизней солдат и мирных жителей. Мне самому приходилось отведывать всё это во время войны.

Поскольку поблизости от нас был аэродром, всем жителям ближних деревень приходилось зимой расчищать взлётную полосу и подъездные дороги от снега. В нашей школе, разместили госпиталь тяжелораненых, который пробыл в ней до лета 1942 года. Ещё один, полевой госпиталь,  разместили в соседнем лесу, в палатках. Мест не хватало, и раненые лежали прямо на земле. Не было нужных   лекарств, бинтов. Использовали бинты, бывшие в употреблении. Их стирали, проглаживали утюгами. Рои мух   облепляли раненых. Ежедневно хоронили по нескольку человек. Поблизости от госпиталя была вырыта огромная могила, которую засыпали послойно. (Теперь, на этом месте, мемориал). Многие наши женщины и дети ходили в этот госпиталь, ухаживать за ранеными, помогать медикам. Они стирали бинты, обмывали раны и кормили раненых. После посещения этого госпиталя я не мог есть несколько дней...

По дорогам тянулись стада скота, угоняемого в тыл и обозы беженцев. Среди красноармейцев мелькали группы людей в штатской одежде. Говорили, что это окруженцы, а может быть партизаны. В нашем лесу была партизанская школа, в которой они обучались. Мы мало в этом разбирались.

Фронт стабилизировался. Немецкие войска отогнали от Ельца и вся огромная масса войск из наших мест передвинулась следом. Остались только тыловые части, да госпиталь. Аэродром тоже частично перебазировался на новое место и у нас стало намного тише.

 В один воскресный летний день стояла солнечная погода и в райцентре собралась большая ярмарка. На беду, через этот городишко пролетали немецкие бомбардировщики. Заметив скопление народа, они сбросили свой смертоносный груз прямо в эту толпу и полетели дальше. Месиво из человеческих останков привозили на наше кладбище и сваливали в огромную могилу. Картина была жуткая для нас. А на другой день, на этот беззащитный городишко, налетела целая армада немецких самолётов. Лётчики выбирали цель и спокойно сбрасывали бомбы. Стреляли по всему живому. Мы убежали подальше от деревни и спрятались в кустарнике. Мессеры, пролетая над нашими головами стреляли из пулемётов. Мы лежали в кустах, боясь пошевелиться, а лежащий рядом мужчина запрещал нам даже смотреть вверх. И вновь наше кладбище пополнилось жертвами. Так ворвалась в нашу жизнь война, с её страшной действительностью. На следующий день мы ходили в город посмотреть, что там натворила бомбёжка. Искорёженная базарная площадь, разбитые прилавки и дома. Некоторые знакомые места стали не узнаваемы, так были искорёжены. Жизнь в городишке замерла в ожидании новых налетов. Так продолжалось, до тех пор, пока немецкие войска не отогнали к Орлу. Постепенно люди начали приводить в порядок город и жизнь вошла в своё русло. С фронта возвращались искалеченные люди. Одни начинали трудиться, другие - нищенствовать или торговать чем придется, некоторые вливались в шайки дезертиров и занимались грабежами. Всяк, выбирал свой путь. Тяжелая голодная жизнь продолжалась. Колхозы были разорены. Отобраны все лошади. В колхозах использовали быков, (и даже, коров). Переделывали для них упряжь а погонщиками ставили старших мальчишек. Мой друг Макар, тоже освоил эту профессию. Восседая на телеге важно покрикивал: - Цоб! Цобе! Я, с любопытством, спрашивал его: - Макар, как это понять, Цоб! Цобе! Он подробно всё объяснил мне. Он стал более умудрённым и уже меньше увлекался нашими играми. Жизнь заставляла мальчишек взрослеть раньше, добывать кусок хлеба - трудом...

В воскресные дни Макар брал балалайку, садился возле дома и аккомпанируя себе напевал. Школу Макар бросил - не до школы было. Его отец и старший брат погибли на войне. Старшую сестру парализовало после болезни, мать тоже была больна...

Мы продолжили учёбу. Тяжёлая, голодная и жестокая жизнь продолжалась.

Кончилась война... Многих из нас разбросало по свету. Макар завербовался на шахты и связь с ним потерялась. Мы переехали в Орёл, где и осели навсегда. Многие парни не стали возвращаться из армии в родные края. Через несколько лет, посетив свою родину, обнаружил какое - то запустение. Хотя много прибавилось домов, но людей виделось мало, а молодёжи особенно. Вечерами - тишина! Из семейства Макара, остались только два брата. Моей близкой родни не осталось и,приезжать стало не к кому.

 



А.Н. Майоров

Майоров Александр Николаевич, 1937 г.р.

 

Мне исполнилось почти четыре года, когда грянула Великая Отечественная война. Хорошо помню слёзы, рыдания женщин. На фронт уходили их мужья, сыновья, братья. В числе мобилизованных — мой отец. На сборный пункт, размещённый в селе Белый Колодезь, почти всем селом шли пешком. Отец нёс меня на руках, Я уснул. Проснулся от многоголосого шума. Людей собралось много, и у каждого на лицах слезы. Отдельные женщины падали в обморок. Приводила их в чувство медицинская сестра из местной больницы.

После регистрации все двинулись к сельскому Совету, от него по направлению к Колпне. Остановились на грунтовой дороге Щигры-Ливны. Горькое расставание. Призванные направились в райцентр, провожающие возвращались домой.

Село покрылось тягостным мраком. Здоровых мужчин не осталось, только женщины, на хрупкие плечи которых свалились все домашние и колхозные дела, У многих из них малолетние дети. Уходя на работу, их оставляли на попечение более старших или стариков и старушек. Некоторые своих чад закрывали в доме, наказывая:

— Двери никому не открывать!

Женщины работали в поле, помогали эвакуировать скот, другое особо важное имущество.

К сентябрю обстановка усложнилась. В небе появились самолёты со зловещими крестами, слышались артиллерийская канонада. Трудности возникли с продуктами питания.

Дома – ни зерна, ни муки. Вместе е дедушкой, которому исполнился семьдесят один год, ходили в поле, собирали колоски ржи — потери косовицы. Их обмолачивали, зерно мололи на самодельной ручной мельнице. К полученной муке добавляли столько же семян лебеды и в русской печи выпекали хлеб...

На улице запахло горелым зерном, Народное «радио» сообщило, что от попадания бомбы горит Колннянский элеватор, находящийся от нас в восемнадцати километрах. Женщины и некоторые старики кинулись туда. Насыпали в мешки по 14-15 килограммов горелого зерна — и домой. Пешком Дома из него ручным способом делали муку, добавляли лебеды и вымешивали хлеб. Сегодня его никто не стал бы употреблять, а тогда это был основной продовольственный продукт.

Вскоре случилось самое страшное. Наши войска отступили в глубь страны. Их место заняли оккупанты. 3 октября 1941 года они вошли в наше село. Самоуверенные, наглые.

Стрелки часов показывали одиннадцать. Мать на работе, дедушка ушёл за дровами. Меня оставили у соседей. Находились на печи: двухлетняя Зина, Шура пяти лет и семилетняя Люба. Сидели тихо.

А тут неистовый стук в дверь. Хата задрожала. С перепугу мы прижались друг к другу Стук повторился, И голос Виктора, одиннадцатилетнего брата девочек:

— Открывайтесь, открывайтесь... Дом сожгут

Люба соскочила с печи, открыла дверь. В хату ворвалось человек десять в странной одежде, со злобными лицами, автоматами наперевес. Убедившись в том, что в доме, кроме нас, никого нет, ушли. Это были финны. Кстати, они, румыны и венгры проявляли особую жестокость в обращении с местным населением, хотя и немцы были не лучше.

Возвратившиеся родители сообщили, что село оккупировано немцами. И начало своего пребывания отметили зверством. В соседнем селе Первое Спасское у здания сельского Совета собрали жителей и на их глазах повесили ни в чём не повинных Алексея Паничева (28 лет), Григория Страхова (30 лет), Афанасия Киреева (28 лет). Объявили их партизанами.

К вечеру село переполнилось захватчиками. Они бесцеремонно выгоняли нас из домов, натапливали печи. Грелись. На дрова шло всё, что горело: столы, лавки, стулья, деревья из безмерно вырубаемых в садах яблонь, слив, вишен, лип.

Немецкая комендатура, разместившаяся в здании Полозовской начальной школы, объявила новый порядок. Он содержал требования:

—      Беспрекословно подчиняться немецким властям.

—      Работать ежедневно по 16 часов. Рыть окопы, укрытия для танков, пушек, насыпать земляные валы.

—      За связь с партизанами, за антинемецкие поступки — расстрел или повешение.

Старостой назначили Д. Е. Голованова, который почему-то избежал призыва в Красную Армию. Он злобствовал, услуживал немцам, эксплуатировал односельчан.

Летом 1942 года в село заехали пять немецких солдат с полевой кухней. Остановились у нас. В середине дня я выхожу из-за угла дома. Ко мне мчится разъярённый немец, схватил за ухо и так его крутанул, что искры посыпались из глаз. Тут же последовал удар сапогом под зад с такой силой, что я летел метров шесть и упал в картофельную ботву, густую, высокую. Под её покровом мгновенно переполз на соседский огород. Затаился. Немец искал меня. Не найдя, ушёл. Я переполз ещё один огород и заскочил в соседский дом. Залез на печку, забился в угол, притих. Мать знала, где я нахожусь, но домой смогла увести только через сутки. Позже выяснилось, что сосед Виктор стащил у немцев пол-буханки хлеба, шмыгнул под машину и убежал, расплачиваться пришлось мне. Я так напугался, что некоторое время заикался, ушибленным ухом плохо слышал. Эта отметина осталась на всю жизнь, из-за которой не пришлось служить в армии.

Мы жили втроем: дедушка (Григорий Артёмович), мать и я. В конце 1942 года где-то около двух часов ночи раздался знакомый стук прикладом автомата в дверь. Как всегда, все спали одетые, готовые ко всему. Дед пошел открывать. Зашли три немца, кинули ему шапку, он успел схватить кожушок с гвоздя, на ходу оделся и его увели. Через дом жил его брат (Антон Артёмович — 64 года), взяли и его. Потребовали сопровождать их в д. Крутое. Потом они рассказывали: «Поставили по обе стороны запряженной лошади, позволили держаться одному за левую, другому за правую оглоблю, с остервенением погоняли кнутом то нас, то лошадь». Снега раньше было много, санная дорога узкая, и им пришлось бежать по глубокому снегу практически пять километров. К утру они еле доплелись домой. Оба слегли. В результате Антон Артёмович умер несколько месяцев спустя, дедушка чуть позже.

Учитывая близость линии фронта, бомбежки были очень частыми, нередко стекла вылетали из окон, поэтому немало ночей мы провели в своем погребе, чаще в подвале у родственников, в центре деревни.

Поскольку наша хата находилась возле основной проезжей дороги, в доме постоянно находились немцы. Одни убывали, тут же прибывали другие.

Как-то к вечеру заехал офицер с группой солдат. После размещения он подсел к дедушке на лавку и заговорил, к нашему удивлению, на чистейшем русском языке:

— Давайте поговорим откровенно. Мы понимаем вас, вы нас заслуженно ненавидите. Но мы, германские рабочие, не хотим войны, она нам не нужна, В силу сложившихся обстоятельств вынуждены выполнять приказ. В стране к власти прорвались фашисты во главе с Гитлером. Они злобствуют, зверствуют на оккупированной территории. Война нужна Гитлеру: он покорил почти всю Европу, развязал бойню в Африке, устремился на Восток, планирует дойти до Урала. Вы молчите, опасаетесь провокации. Я разделяю Ваше опасение.

Мы с мамой находились тут же, слышали этот диалог, Впервые нас не выставили из дома на ночлег в погреб, где стояли кадки, на которых нередко сидя коротали длинные зимние ночи.

Утром немцы уехали, больше мы  этого офицера не видели.

Дедушка сказал нам, что это действительно какая-то провокация, запретил кому-либо говорить о случившемся.

Никогда не забуду день третьего февраля 1943 года. Мороз за двадцать градусов, снега по колено. Полушёпотом мать сообщила: «Немцы забеспокоились. Грузят повозки».

И тут в сени вбегает немец. По лестнице лезет на чердак, где зимуют оставшиеся куры. Мать схватила грабителя за полу шинели:

—      Пан, нихт.

Немец развернулся и со всего маха ударил её прикладом автомата. Залез на чердак, поймал двух кур и убежал.

К вечеру село очистилось от немчуры. Оно как бы притихло, затаилось. Мы недоумевали, не понимали, что случилось? Ответ получили минут через двадцать. С восточной стороны барского сада появились лыжники в белых полушубках, шапках с пятиконечными звездочками, валенках, с автоматами. Это разведчики Красной Армии. Спросили:

—      Немцы в селе есть?

—      Нет, — ответили им.

И они пошли дальше.

Вскоре наше село заполнилось красноармейцами. Человек пятнадцать набилось к нам. Русский родной говор, шутки, смех. На столе появились настоящий хлеб, мясная тушенка, сахар. Мир совершенно перевернулся.

Сверхрадостным оказался и второй день. С раннего утра потянулась длинная цепь пленных. Оккупанты шли ссутулившиеся, в жалкой одежде. Вслед им я крикнул:

—      Матка, яйки!

Мать резко закрыла мне рот:

—      Замолчи, не дай Бог, вернутся.

—      Не вернутся, — ответил рядом стоявший дедушка,— это начало их конца.

 



С.Д. Косарев

Косарев Сергей Данилович, 1938 г.р.

 

Первые воспоминания относятся к началу декабря 1941 года. Немцы вошли в село. Тихо, без боя. Перед одним из них я сплясал. В награду получил конфету. Попытался сплясать перед другим. В ответ удар ногой в заднее место.

Через одиннадцать дней в результате разгрома под Москвой немцы ушли из села, не успев его сжечь. Пришли наши. Фронт почти на три года застыл по реке Зуше: Новосиль—Вяжи — Мценск.

В связи с близостью передовой фронта, до Вяжей 12 километров, нас эвакуировали в район села Фироновка. Меня везли на салазках, уложив горизонтально. От неудобства я плакал, но на меня никто не обращал внимания.

Помню беззвучные, яркие ночные вспышки — это в июле 1943 года наши прорывали мощную оборону немцев под Вяжами. Сражение закончилось разгромом немецкой группировки и явилось одной из решающих операций Советской армии по освобождению города Орла.

Когда вернулись из эвакуации, стоял конец октября, зашли в хату — холодно. Залез на печь — холодно. Я не понимал, почему она холодная.

Врезались в память проводы в армию мужчин, ранее не призываемых. Среди них — папа. Из-за неполноценного зрения его не тронули в начале войны. Теперь понадобился в тыловые части. Проводы сопровождались стонущим плачем мамы, сестер, родственников. Запомнились наши садящиеся на выгоне «кукурузники», уходящие из села танки, военная колонна полуторок и, конечно же, пролетавший немецкий самолет, прицельный огонь по нему из спаренных пулеметов.

Еще помню тетю Федору Егорову. Муж ее Иван Иванович — родной брат мамы, воевал на фронте. Я часто ходил к ним, охранял их сад, в котором вызревали вкуснейшие яблоки, в том числе коричное. Тетя Федора не умела писать, под ее диктовку я писал письма-треугольники ее сыну Ивану, который демобилизовался в 1947 году. За такие «заслуги» меня угощали обедом, окрошкой из ржаного кваса, настоянной на курятине.

...Счастливый 1945 год. Победа.



Безумству храбрых поём мы песню…

Годы идут… Время движется… Всё дальше от нас грозные годы Великой Отечественной войны. Вот уже 70 лет Победы… Но не ослабеет Память тех, кто остался жив, тех, кто потерял родных  близких, тех, кто служит родине…

Главное, всё больше хочется рассказать, как выстояли, как защитили, как подняли из руин разрушенные города и сёла. А потомки участников ВОВ всё чаще обращаются к Истории, хотят больше знать, найти ответы на вопросы: что должны сделать они и для увековечивания памяти и для продолжения ратных и боевых подвигов отцов, дедов, прадедов.

          О папе. Мой отец, Кашликов Сергей Филиппович, родился в 1912 году в г.Таганроге в большой и дружной семье: одиннадцать детей. Семеро – выжили, выросли, не посрамили честь семьи. Четыре брата участвовали в ВОВ, старший – погиб в Финскую, две сестры узнали всё ужасы концлагерей. Малолетние узники, мои тёти Вера и Анна, и в мирное время никогда не носили одежду с короткими рукавами: такими четкими были лагерные знаки, что их надо было скрывать.

          После окончания школы ФЗО, отец работал подручным сталевара на металлургическом заводе в своём родном городе Таганроге. На службу в армию его призвали в 1934 году. После положенного срока службы он остался на сверхсрочную. Служил в авиационных полках, которые дислоцировались в г.Одессе, г. Поти на юге нашей страны. В мирные годы  папа честно и добросовестно служил в 1 авиационной эскадрильи в должности старшего стрелка-радиста и врио начальника связи. Прекрасно знал материальную часть, свою специальность. В строевой характеристике отмечено:«… хорошо организовал учёбу и работу в  авиационной эскадрильи с молодыми стрелками-радистами, благодаря чему многие из них стали хорошими специалистами своего дела».

          Великую Отечественную войну отец встретил в 40 авиационном Краснознамённом полку пикирующих бомбардировщиков Военно-Воздушных Сил Черноморского Флота стрелком-радистом. Имел звание старшины. За участие  в героической обороне Кавказа, Севастополя имеет удостоверения, грамоты за освобождение Севастополя, овладение портом Констанча и портом Сулина (эти грамоты и удостоверения сохранила наша семья). Вероятно, были и другие, но годы… Отец самоотверженно сражался с врагом с первого до последнего дня войны, до самого последнего…

Он совершил 259 боевых вылетов, лично сбил два самолёта противника. Несколько раз был ранен, лечился в госпиталях. У нас есть его фотография из госпиталя (отец сфотографировался накануне выписки под цветущим деревцем). Деревце молодое, хрупкое, а отец такой худущий, слабо улыбающийся. Такой трогательный снимок, не верится до сих пор, что он найдет силы снова пойти (полететь) в бой.

          Бомбардировщики, на которых летал отец, могли садиться на воду (летали над Черным и Азовском морях), так как  вместо шасси были водные лыжи. Во время полета над Керченским проливом 27 ноября 1941 года их израненный самолёт  не смог долететь и сесть на воду. Как рассказывал папа, не хватило трёх секунд. В этой катастрофе погибли капитан Власов и старший лейтенант Белов, а кабину стрелка-радиста отбросило - это и спасло отца (у нас  хранится фотография разбитого самолёта). Несколько дней всех членов экипажа считали просто не вернувшимися  с задания. Обнаружили самолёт и папу местные жители. Они сообщили о находке, помогли тяжелораненому, спасли отца. Травмы были очень серьезными. Госпиталь… восстановление сил… И до сих пор помню сильнейшие головные боли, которые мучили папу в послевоенные годы, травмы, которые беспокоили, особенно при перемене погоды.

          Особое место в нашем доме занимают боевые награды старшины стрелка-радиста моего отца Кашликова Сергея Филипповича. Ордена «Отечественная война» II степени, «Красная звезда», медали «За боевые заслуги», «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа», «За Победу над Германией в Великой отечественной войне 1941-1945 годов». Домой в родной Таганрог он вернулся только в августе 1945 года. Позже он был  награждён  многими юбилейными медалями, почётными грамотами за ударный творческий мирный труд.

           Сразу после демобилизации вернулся на родной металлургический завод к мартеновским печам. А в 1947 году по настоянию Марии Романовны, своей жены, переехал с семьёй на её родину в г.Мценск Орловской области.

           За годы службы в армии отец приобрёл большой опыт общественной и партийной работы. Удивительна партийная характеристика на члена ВКП(б) с 1938 года (п/б № 1959338) Кашликова Сергея Филипповича. «Старшина Кашликов С.Ф. за период пребывания в п/о в/ч №42857 с сентября 1945 г. до демобилизации 10 августа 1946 г. показал себя как коммунист только с положительной стороны…». А дальше о его выступлениях на партийных собраниях, участиях в выборах, в агитационной работе…

          Я помню отца человеком удивительной доброты, строгости и ответственности. Во Мценске он был избранным секретарём партийных организаций, уполномоченным в колхозах и совхозах. Не забуду, как он старательно читал книги по сельскому хозяйству, морщил лоб и потом решил: не ругать, не мешать колхозникам, а всегда «подхваливать». У нас дома (послевоенным дом был с земляным полом), а жили мы на улице Амбарной, часто ночевали председатели колхозов, жили их сыновья, которые учились в ПТУ г.Мценска. Чем всех нас кормила мама, ума не приложу!

           Умер папа после тяжёлой-тяжёлой болезни на 69-ом году жизни. Похоронен на старом Мценском кладбище. Дети и внуки не забывают его могилу и могилу его верной жены, моей мамы Марии Романовны.

О маме.  Мама рано, в 16 лет, вышла замуж за военнослужащего Сергея Кашликова. Родила ему пятерых детей. Старший сын, Виктор, умер в возрасте трёх лет. Сейчас нас четверо, все здоровы, дружны, обросли детьми-внуками. Мама дожила до 90 лет и радовалась правнучке Машеньке. Все тяжкие военные годы она  была рядом. Чаще всего рассказывала о житье-бытье в предвоенном  г.Поти Грузинской ССР, где базировался авиационный полк накануне войны. Я помню маму «вечной активисткой»: она член женсовета полка, член родительского совета школы, уличком и др. В годы войны семьи военнослужащих из Поти перевезли в дер. Гаргалети на границе с Турцией. Мы жили в поселке рядом с погранзаставой. Не мама, а моя бабушка рассказывала, как заботились о них пограничники, как помогали местные жители, а главное, как дружны и заботливы были жены и дети лётчиков. Самые трудные (физически) работы выполняли вместе, вместе ждали почтальона, вместе встречали (очень редко) приехавших после ранения  на  небольшой отпуск своих мужей. Женщины военнослужащих – мастерицы на все руки. Они и вышивали, и вязали, и шили. Местные жители платили за всё натурой: кто курочкой, кто яйцами, кто мандаринами. Нам с сестрой больше всего запомнилась каша из кукурузной муки – мамалыга. По словам мамы, её хорошо научилась варить бабушка.

Несколько слов о моей бабушке Анастасии Давыдовне Афониной. Мужа она потеряла в первые дни войны. Сколько мы искали его!  Куда только ни писали! Пропал без вести… А вот сына своего Николая бабушка дважды теряла и дважды находила. Дядя Коля служил в …кавалерии. Первое письмо принёс почтальон – «пропал без вести». Из очередного рейда не вернулся. Попал в плен, как выяснилось позже. Бежал с товарищами, быстро вышел на «своих» и бабушка получила весточку – жив! Прислал письмо и снова пропал. И опять ожидания, тревоги. И снова – жив, здоров. Вернулся весь седой, а был рыжий-рыжий, со шрамами, ранениями, но радостный и оживлённый. Приехал во Мценск, работал шофёром, был отличным механиком. Гордился своими наградами. Удивительно, но последний орден ему вручали во Мценском военкомате накануне 60-летия Победы. Нашла награда Героя!. Более 10 лет он был председателем совета ветеранов ВОВ г.Мценска. Своей добротой, отзывчивостью и честностью он заслужил уважение, почет и любовь окружающих его людей. К сожалению, он тоже недавно ушел из жизни. Хоронили его с воинскими почестями.

Нам, потомкам, осталось главное: память, гордость, любовь и верность своим родителям.

70-летие Победы ко многому обязывает. Будем помнить.

 

Кашликова Валерия Сергеевна, дочь ветерана ВОВ,

Лаврухина Татьяна, правнучка Кашликова С.Ф., студентка 4 курса ОГУ