А.Н. Щепетина

Щепетина Анна Никитична, 1924 г.р.

 

Во время войны мне было 17 лет. Когда к нам пришли немцы они стали ходить по домам. К нам в дом тоже пришли. Мать вышла на улицу и я за ней.  Один немец хотел снять с матери шубу овчинную я стала заступаться за мать не давать шубу, он меня отталкивал, а я с ним начала дралась -  била его по рукам и за ноги хватала, но шубу не отдала. Как он меня не убил за это не знаю, потом они у нас жили, я спала на лавке а они на полу .

Когда жгли деревню я стала выгонять скотину на улицу и погнала через огород в Одонки, смотрю за мной идут 2 немца. Один немец застрелил поросенка подошел разрезал брюхо вытащил потроха положил на плечо и понес, я за ним а другой ухватил кишки и в меня бросил а я схватила что-то из потрохов и в него бросила и тут меня тоже не пристрелили. Скотину отобрали у во всех и угнали.

Вся молодежь ходила в Пруды чистить дорогу от снега. У каждого из нас  была  своя пайка, если не управлялись то  немцы наказывали. Однажды шла наша колонна военных они отступали с Тюково на Ефремов, и одна из девчат кричит «Нюрка отец твой в колонне» я за ними побежала. Догнала отца и пошла с ними рядом мы с ним разговаривали я ему рассказала как мы живем он мне говорит возвращайся а то не успеешь пайку дочистить, я говорю мне помогут. Потом я к нему ходила пешком в Ефремов, дня за 2 добиралась, а когда нас отправили в эвакуацию в Моховое я и оттуда ходила в свою деревню проверяла цела картошка или нет. Она была зарыта в подвале (очень была шустрая на ногу). Однажды меня остановил часовой я ему сказала зачем иду, пришла посмотрела, а картошки нет. Её наши  и забрали я к командиру пошла, все ему рассказала и он приказал вернуть картошку. Когда вернулись из эвакуации сажали картошку своими семенами и другим давали. Благодаря этой картошке мы и перезимовали зиму.

В эвакуации отучилась на курсах трактористов, когда вернулась домой пошла работать в Голунь на МТС отработала 5 лет до 1947 года. Ремонты делала сама. Однажды юбка попала в магнету и сорвала ее с меня, все кто рядом был как засмеются, штанов-то не было под юбкой, одна рубаха. Я как гаркнула; "Чего не видали?" и крепким словцом еще добавила.

В семье было 6 детей , Васю в 3 классе задавил Илья Синицын на машине, брат Коля подорвался на мине после войны - играли с Устюшковым Васей, нашли мину, стали с ней играть мина взорвалась. Им было по 11 лет. Я до сих пор вспоминаю свою мать -  сколько же она пережила.

 



Р.И. Кесельман

Кесельман Роза И., 1931

 

Тихий зеленый городок Черкассы на берегу широкого Днепра, место моего рождения, колыбель большого рода Найдисов и Цирульниковых, моих дедушек, бабушек и их родных сестер и братьев с многочисленными детьми и внуками. Большое гнездо большого рода со стороны моих мамы и папы. Тихая, размеренная жизнь, светлое безмятежное детство с играми в больших дворах, сиденьем у вечернего костра с рассказами, страшилками, смехом и шутками. Детство довоенной поры.

Мы с мамой только что приехали из Киева, вблизи которого в Ворзеле я отдыхала в детском доме отдыха по путевке, которой меня наградили за победу в смотре художественной самодеятельности в городском Дворце пионеров. Как хорошо, что мама не согласилась оставить меня на вторую смену, которую предложили бесплатно.  Это было 20 июня 1941 года. Папа в командировке в Киеве.

И вдруг – объявление о начале войны. С большим трудом из-под бомбежек папа возвращается из Киева. Дома – повестка. Мама собирает вещмешок, и мы идем провожать папу в городской сад, пункт сбора призванных в армию. Все мужчины в парке отделены от провожающих, но паники нет. Потому что мы знаем: Красная Армия всех сильней.

Начался новый этап жизни. И хотя мне шел десятый год, в моем представлении (это я четко помню) возникла черно-белая картина: яркое и светлое отделялось чертой, за которой темнота, мрак и что-то черное и непонятное.

Вскоре начались бомбежки. А от папы мы получили единственное письмо, в котором он посоветовал нам переехать в небольшой городок Золотоноша на левом берегу Днепра. В письме он писал: фашистов мы за Днепр не пустим.

Мама убрала квартиру, помыла окна, постирала занавески, чтобы дома было чисто, когда мы вскоре возвратимся домой. Собрала необходимое: первым делом – альбомы с фотографиями, документы и немного самых необходимых вещей. Вместе с бабушкой, маминой сестрой с тремя детьми на телеге мы отправились в Золотоношу, и в тот момент, когда мы ехали по деревянному мосту через Днепр, началась бомбежка моста. А деваться некуда, мы на середине моста. Впереди и сзади тоже телеги, редкие грузовики. Бомбы падают слева и справа, пробивают деревянный настил моста, над головами проносятся самолеты и поливают нас свинцовым дождем, но чудом мы остаемся невредимыми. К счастью, у фрицев, очевидно, кончились боеприпасы. Мы выехали с моста и поехали по грунтовой дороге. Вдруг бабушка говорит: «Роза, что это там цветное в поле?» Я посмотрела и увидела воронки от бомб или снарядов, а вокруг разбросанные тела убитых. Это были женские и детские тела в летних цветных платьях или сарафанах. Было жаркое лето. Жаркое в широком смысле слова.

Мы приехали в Золотоношу, где жила родная сестра дедушки с маминой стороны. Туда же приехали со своими детьми и бабушкины сестры. Так и жили мы большим колхозом рядом с ипподромом, где размещалась летная часть.

Вначале мы радовались тому, что городок не бомбили. По утрам мы с сестрами отправлялись в очередь за хлебом. Рядом с магазином был парк. И вдруг – налет. Все бросились врассыпную, под спасительную крону деревьев. Я была самой младшей в нашем «продотряде». Все перемахнули через железную ограду парка, а я зацепилась краем юбки и повисла вниз головой. Пули свистят и кажется, что каждая метит в тебя. Кричать бесполезно. Рев самолетов, свист пуль, крики людей. Это был первый налет на городок. Так и провисела я на этом заборе (крепкая ткань была на том платье, я его помню и сейчас – бумазеевая ткань зеленого цвета с геометрическим рисунком) до конца налета, пока мои сестры не сняли меня с ограды, обнаружив, что меня нет с ними.

Начались налеты. Сперва мы прятались во время налетов в огороде, а поскольку немцы не только бомбили, но и обстреливали из пулеметов, то свист пуль и вой бомб  усиливали страх. Потом налеты стали регулярными. Пришлось рыть бомбоубежище, куда мы бежали, заслышав угрожающий рев немецких самолетов. Наши самолеты звучали совсем иначе. Часто налеты совершали ночью, ближе к рассвету. Спали мы не раздеваясь. Первыми слышали угрожающие звуки мы с сестрой и поднимали всех криком  «Бомбежка!» Нам не всегда верили, но потом поняли, что нам, «паникерам», надо доверять и срывались из «постелей» (спали мы на полу, т.к. места было мало, а нас много) за нами следом. А немцы приближались. И вновь дорога. И вновь обстрелы, бомбежки эшелонов.

Особенно страшно было, когда наш эшелон прибыл на станцию Гребенки. Только недавно бомбили по наводке станцию, на которой стоял эшелон с боеприпасами и эшелон с ранеными. Стоял дым, пахло страшной гарью, еще не убрали разорванные тела. На обугленных деревьях висели фрагменты разорванных тел в остатках одежды. Если есть ад, то это с ним мы повстречались в пути.

Эшелон шел на восток, удаляясь от линии фронта, но не  удаляясь от войны, которая шла за нами следом. В эшелоне, состоявшем из  товарных вагонов «пульманов», в которых были сделаны нары, а посредине стояла «буржуйка», ехали женщины, дети, старики. Это был эшелон оборонного завода. Было в числе «пассажиров» совсем немного мужчин. Самое страшное заключалось в том, что к составу были прицеплены цистерны с горючим. За такими составами немцы охотились особенно рьяно. Налеты долго сопровождали нас в пути, и каждый налет мог стать последним для нас. Иногда поезд останавливался, и мы все выскакивали из вагонов и рассеивались  вдоль насыпи, но подальше от путей, прячась среди травы, деревьев, хотя это было довольно сомнительной защитой. Из самолетов обстреливали на бреющем полете, но нам везло. Убитых не было. Когда налет заканчивался, паровоз давал гудок, и все бежали к своим вагонам. Мужчины же деревянными пробками закрывали пробоины цистерн.

Самым большим дефицитом была вода. Ее набирали во время стоянок на железнодорожных станциях из колонок в чайники и бидончики. Этот поход в поисках воды кончался не всегда благополучно. Надо было пробираться под стоящими составами, которые могли в любой момент тронуться. Неизвестно также было и время стоянки нашего эшелона. Можно было отстать от него, а уж такого и врагу не пожелаешь. Ведь ехали семьями, а это значило, что можно было потерять кого-то из членов семьи.

Я помню то мучительное ощущение жажды, когда не было воды, а я не могла найти себе места от этого тягостного чувства. Мне открыли небольшую щель в «воротах» вагона (дверью эту громоздкую, передвигающуюся на рельсах  штуковину трудно назвать). Я стояла и хватала ртом холодный воздух, от которого мне как будто становилось легче, и думала о том, что мне так трудно из-за того, что меня зовут Роза, а роза – цветок, которому больше всего нужна вода. И вот эшелон остановился. Значит, будет вода. Мама уже было собралась бежать с чайником и бидончиком вместе с остальными нашими соседями по вагону по воду, но ее опередил мальчик, который прибился к нам во время пути. Ему было, как мне кажется теперь, лет 13 – 14. Он был одинок. Мы его приняли в свою семью. Подкармливали, и нам помогали все в нашем вагоне, кто чем мог. Он взял посудинки и побежал. Но эшелон тронулся раньше, чем он успел возвратиться. Мы все очень переживали за его судьбу. Мне до сих пор помнится это ощущение потери хорошего человека.

Нас привезли в Сибирь, в город Омск. Оттуда всех приехавших эвакопункт распределял по разным поселкам. Нашу семью (бабушка, мама, я, мамина сестра с тремя девочками) отправили в г. Тара. Нас поселили в дома местных жителей таежного городка, в котором зимой под окнами выли волки. Дома были крепкими, надежными, с высокими заборами, большими воротами, с дворами, в которых были подсобные помещения. Поражали улицы, тротуары которых были покрыты толстыми досками. И вообще это было деревянное царство. Все в доме и вне его было сработано надежно и крепко из добротного дерева. Может, это была лиственница. Мы среди местных жителей выглядели инопланетянами. Нас называли «выковаряные» (непонятное слово «эвакуированные» заменили понятным им словом, имеющим свой смысл).

Прожили мы в таежном городке, где пошли работать и мама, и тетя, и сестры до весны, когда нас отыскал муж маминой сестры, получивший тяжелое ранение под Москвой, в Волоколамском сражении  и находившийся в госпитале в городе Ленинабад, в Таджикистане. Он вызвал нас всех к себе, и из суровой Сибири мы попали в знойную Среднюю Азию, с ее экзотической красотой и невыносимой жарой. Здесь я училась в 4, 5, 6 классах. Школьники принимали участие в уборке хлопка. На каникулах мы всей школой выезжали в колхоз и работали в поле. Было нелегко. У нас была норма выработки. Хлопковые коробочки и само растение было колючим. Мы ходили все с исцарапанными руками и ногами. Но никто не ныл. В течение учебного года мы ходили в госпиталь. Нам выдавали тапочки и белые халаты, которые доставали до пола. Наверное, картина была уморительной. Мы давали концерты на сцене в зале и в палатах, где лежали неходячие раненые. Писали под диктовку письма. Пели песни, читали стихи, танцевали. Раненые принимали нас очень тепло и не скупились на аплодисменты.

Наступил апрель 1944 года и наш эвакогоспиталь, где работала мама, был отправлен на Украину, в город Днепродзержинск. И опять эшелон, и опять пульмановские вагоны с нарами, но нет бомбежек, и нас кормят. А служба продолжается. Ведь госпиталь едет со своим оборудованием, его надо охранять. И вот моя совершенно гражданская мама с винтовкой и патронами, полученными под расписку, ночами стоит в карауле на открытых площадках.

Так мы вернулись на Украину.

В Черкассы постепенно стали съезжаться все оставшиеся в живых родственники. Без потерь не обошлось. Но постепенно «куст» стал разрастаться. Повзрослевшие дети обзаводились семьями, своими детьми. Жизнь была трудной, но радостной. Снова мы вместе, в родном и любимом городе. Снова встретились оставшиеся в живых друзья детства. Солнце. Ясное небо, широкий Днепр с пляжем и лодками. Мирная жизнь. Счастье.

А теперь  Черкассы – заграница. Рассыпался куст. Почти никого не осталось, кроме осиротевших могил.



А.А. Абанькина

Абанькина Александра Акимовна, 1934 г.р.

 

Когда началась война и началась оккупация  в нашу  деревню Мужиково приехало  сначала мало немцев, их звали «квартиръеды»  они отмечали дома, где что будет.

У нас поставили отметку «кухня», а через день приехало много обозов. К нам на лошадях подвезли кухню. Кухня была на улице, ее там и топили дровами.

В нашем доме жили несколько немцев, они были все разные: злые и добрые. Помню, как 25 декабря нарядили у нас елку. Они пили, гуляли, а некоторые из немцев давали нам, детям меда и шоколада. По деревне ходил полицай (наш деревенский мужчина), говорил, что бы мы эвакуировались. Мужик он был очень вредный. Немец за нас заступился и подсказал нам «Идите к речке, в овраг, далеко не ходите. Собирайте вещи, солому чтоб не замерзнуть, берите скотину с собой». Мать взяла одну корову, поросенок сгорел, когда дома поджигали. Так во рву  мы и жили до прихода наших русских солдат, которым мы были очень рады.

 

 



О.И. Шутова

Шутова Ольга Ильинична, 1925 г.р.

 

Ольга Ильинична Шутова родилась в 1925 году в деревне Хапово Мценского района. Многодетная семья (четверо детей) жила размеренной тихой жизнью. Отец работал бригадиром полеводческой бригады, мама - в колхозе. Ольга училась в Глубковской средней школе и мечтала идти дальше по дороге знаний, но помешала война. В этом же году в семье умер после болезни отец. Старшего брата, Семёна, 20-го года рождения, сразу забрали на фронт. Остались младшие дети с мамой. Лютой зимой, 19 декабря, немцы всех погнали в сторону Орла. Выгоняли насильно, заставая семьи врасплох. Так и семья Ольги оказалась на улице. Шли вместе с другими соседями под прицелами фашистских штыков. Дети, закутанные по самые глаза, шли рядом с родителями, еле волоча ноги от голода и холода. Дальше - жизнь под Орлом: под самой бомбёжкой, свистящими пулями. Ольгу с сестрами голод заставил побираться по дворам. Но кто в то военное время что подаст? Ни у кого ничего не было. Всё же милосердные люди подавали что могли. Тем и были сыты. Как-то раз во время бомбёжки самолёт упал в десяти метрах от места, где пряталась семья Ольги, еле живы остались.

В 1943 году после освобождения Орла Ольга с семьёй вернулась в родную деревню. Долго шли и напрасно - от деревни не осталось даже берёз, всё было сожжено фашистами. Поселились у тётки в соседней деревне, стали восстанавливать разрушенное врагом хозяйство. Дети наравне со взрослыми копали лопатами поля, пахали и сеяли, убирали урожай, косили и вязали снопы - и всё это с раннего утра до поздней ночи. Голодные, худые, измождённые подростки, женщины и старики - на них держался тыл, и от них зависело пропитание тех, кто вырывал с таким трудом победу у захватчиков Родины.

После войны вернулся домой брат Семен, контуженный. Лет пять пожил и умер. Ольга уехала учиться в Калужский ветеринарный техникум, после приехала работать по распределению в деревню Вяжи. Ей довелось много трудиться на своём веку, и делала она работу блестяще. Правда, времени на семью очень мало оставалось. В 1947 году вышла замуж за бывшего фронтовика Николая. Родились дети - Лида, Нина, Анатолий и Владимир. Во всём Ольге Ильиничне помогала свекровь - и по дому, и с детишками.

Полвека и три месяца стажа работы у Ольги Ильиничны, множество благодарностей и грамот как от руководства, так и от простого народа. Даже после выхода на пенсию она работала в Новосильской заготконторе, за хорошую работу была премироана цветным телевизором. С 1950 года поёт в хоре. Задорная и весёлая, добрая и душевная женщина участвует в фольклорной группе «Вяженка», объездившей весь район и область.

11 августа 2014 года Ольге Ильиничне Шутовой исполнилось 88 лет. К сожалению, мужа давно нет в живых, дети разлетелись, кто куда. Но каждое лето в гостях собирается большая семья - дети, пять внуков и семь правнуков. Все очень любят родную, пережившую много на своём веку Ольгу Ильиничну, радуют и желают ей крепкого здоровья.

 



М.С. Фрадкина

Фрадкина Майя Соломоновна

 

 

В городе Орле наша семья живет давно, еще наша бабушка жила здесь. Мы, можно сказать, коренные орловчане. Почти всю жизнь семья прожила на улице 4-я Курская. Со временем наш дом обветшал да еще в том районе стали сносить ветхое жилье, и тогда только мы уехали из нашего любимого района и стали обживать новую квартиру.

У нашей бабушки Иты Пилатовны Горбер было три дочери и сын. Дедушка умер рано, ему не было даже 35 лет. Бабушка осталась одна, много всего навалилось на ее хрупкие плечи, надо было воспитывать, кормить и поднимать детей. Все они получили образование, а старшая дочь даже окончила гимназию в Орле. Моя мама, средняя из сестер, стала работать на почте, а младшая, Полина, посвятила себя общественной работе. Брат мамы, мой дядя, свой трудовой путь начал с комсомольской работы, потом был секретарем партийной организации завода им. Медведева.

Война вошла в жизнь каждой семьи. Вошла она и в наш дом. Когда началась война, дядя ушел на фронт. Два года воевал он с фашистской нечистью. А потом мы получили похоронку – дядя погиб. Помню только, что это случилось в августе 1943 года…

Особая история у младшей маминой сестры, моей тети, Полины Самуиловны Золотаревой. Еще до войны она вышла замуж. Зимой 1941 года, катаясь на лыжах, ее муж упал, получил серьезную травму – сломал шейку бедра и был прикован к постели. Началась война. Почти весь город стал эвакуироваться. Стали готовиться к отъезду и мы. Но Полина Самуиловна не могла оставить мужа в таком беспомощном положении. Но и ехать со всеми он не мог – он не был транспортабелен. Так они остались в оккупированном немцами городе. Жили они на ул. Розы Люксембург, 29. Это и в то время был центр города. Надо было прятаться от немцев и их «ищеек». Конечно, все знали, что она еврейка и что она осталась в городе, но никто из соседей ее не выдал. Наоборот, ее прятали, укрывали от облав. Где только она не скрывалась: в подвалах, в огороде… Тогда же, летом 1942 году, в оккупированном Орле, в подвале она родила сына, Георгия.

В августе 1943 года Орел освободили, и вскоре к нам в Златоуст пришла телеграмма от тети. Как сейчас помню ее: «Орел освобожден. Мы живы. Ждем вас домой».

Во время войны я с родителями оказалась в г. Златоусте Челябинской области. Папа к началу войны работал в Орловском театре, и мы  туда эвакуировались вместе с ним.  Там я по мере возможности старалась помочь взрослым: ходила в госпиталь, помогала там управляться с ранеными, выступала перед ними: пела, читала стихи, танцевала.

После освобождения Орла в конце 1943 года вместе с театром мы возвратились домой. Встретились с нашими родными, которые оставались в Орле. И не узнали тетю… Во время войны ей приходилось мало разговаривать, подолгу молчать, скрываясь от немцев, да еще постоянный стресс – все это отразилось на ее здоровье. Она стала заикаться. Заикание было тяжелым: мы часто даже не могли понять, что она хочет сказать. Так было долго, почти всю ее жизнь.

А после войны тетя Полина пережила еще один стресс. Ее исключили из партии за то, что она оставалась на оккупированой территории. И никого не интересовали причины, а на биографии осталось клеймо – неблагонадежная. А по сути, ее исключили за то, что она осталась жива… На прежнюю работу ее приняли, но там и приняли решение об исключении… Все происходящее у Полины Самуиловны вызывало тяжелые переживания, постоянные волнения. И только после смерти Сталина, когда началась «оттепель», тетя подала документы на восстановление ее в партии. Позже ее восстановили, впоследствии она даже получила памятный значок «50 лет в КПСС».

Полина Самуиловна Золотарева прожила долгую жизнь. И всю эту долгую жизнь вспоминала время оккупации, неся на себе тяжкий груз, печать – «была на оккупированной территории».



М.Ф. Фирсакова

Мария Филипповна Фирсакова, 1922 г.р.

 

Когда началась война мне было 19 лет, я жила с матерью, отцом, сестрой, золовкой, племянниками,  а брат Василий служил в армии в Севастополе моряком. Брата Ивана призвали на фронт, он был зенитчиком, дошел до Берлина, оба вернулись с войны живыми, а дядя был партизаном и погиб. Однажды к нам в деревню приехал из Новосиля нарочный с сказал, что война началась. Мы все бабы со слезами, мужикам собирали сумочки, и пошли в военкомат, проводили их, а  сами голосим, уборочная скоро, мужиков нет, одни бабы да старики, ну и ребятишки. Лошадей  всех забрали, урожай на носилках стаскивали, а тут  еще стали посылать окопы копать. Однажды мы копали в Строгане на «Прохоровой концу», а Мужиковские бабы где «барский» сад, летел самолет, бросил бомбу и бомбой разорвало двух сестер с Мужиково, а мы это видели, все как кинулись врассыпную, было очен страшно.

Кто по моложе ходили в Залегощъ и в Верховье за семенами, чтобы посеять. Голод был невозможный, соли не было, соль покупали в Ефремове, один стаканчик 100 рублей, а так ходили в Новосиль, где овчину выделывали на тулупы, потрясем овчинку с нее соль осыпается вместе с грязью, мусором, песком собирали ее потом в воде кипятили и этой водой солили еду.

Приехали немцы в наш поселок, расставили пушки, сами в легких куртках, ботинки на деревянной подошве, окультуренные кожей, а на улице мороз. Начали стрелять в сторону д. Мужиково. Постреляют и бегут грется по домам, у нас была землянка, по этому немцы у нас не поселились, они селились у кого дома были. А к нам  поселили четырех узбеков шоферов, то ли пленные, то ли рабочие. Они нас извещали, что деревню будут жечь, что угонять собираются в Орел. Были еще чехи и поляки. Они были хорошие, не обижали нас, ни чего плохого не делали, даже подкармливали, а вот немцы и финны такие злые были, жестокие, все забирали и еду и вещи. У нас забрали поросеночка и кур, а мы итак очень бедно жили, голодали.

Выбрали на поселке старосту, Аниканова Илью Ивановича, заставляли собирать картошку по поселку для них. Илья Иванович был хороший человек, собирал нас и уводил в лес, там раньше камни копали и остались пещеры, вот он нас там прятал целый день в  этой горе, отсидимся, а на ночь домой украдкой, это чтобы немцы ни куда не угнали.

Когда пришли наши родственницы, Подкопаевы Маруся и Нина, оговорили Илью Иванович, сказали что он немцам помогал. Его потом увезли в Орел и там повесили. А он очень хороший человек был, он нас спас и сам прятался от немцев, но ни кто разбираться не стал, время такое было.

Немцы говорили по русски не очень хорошо, но понять можно было. У нас спрашивали где «Быстроф», где «Мужикоф». Однажды заставили мою золовку проводить их на п. Быстрый, а был туман и на них видимо блуд напал, водила их до утра, они ее чуть не застрелили, она очень испугалась. У нас был один глупый парень Миша. Немцы спрашивали у него: «Где тут девки хорошие», он говорит: «Уменя две сестры Валька и Нинка, у Подкопаевых две девки» и т.д. «А где мед?»- спрашивают -а он им «У Малаховых, и у нас». Все рассказывал немцам, что не спросят, а они над ним хохочут.

Немцы к девкам молодым приставали, на Строгании жила Поля Родина, ее изнасиловали. Пригласили картошку на ужин почистить, а сами издевались над ней, она вскорости после этого умерла. Еще бабку Федину, она уже старая была, но ее тоже изнасиловали. Девчата молодые прятались, убегали.

Моя соседка была замужем в Глубках, а там тоже немцы стояли. Один немец стал к ней приставать, она его убила и прибежала по морозу домой к матери раздетая, а была беременная. У нее потом родился ребенок, обросший длинными волосами все тело, а сам худенький, только косточки в мешочке, хоть и родился в срок. Говорили, что это он с испугу такой. Я и бабка ее носили мальчика в лес. По поверью нужно двум женщинам молодой и старой, передать-протянуть ребенка между двумя дубами, тогда волосы опадут, но ни чего не получилось, не помогло, ребенок все равно умер. Схоронили его на Воротынцевском кладбище.

Когда немцы стали отступать со стороны Голуни, ехали на мотоциклах зажигали Строгань, Мужиково, (это каратели были), а нам все видно, пламя страшное, а мы в омшанике на краю деревни спрятались, (вот как раз узбеки нас предупредили). Взяли с собой кой чего из еды, думали отсидимся немцы нас не найдут, а они нашли. Выгнали из омшаника

Подожгли нашу деревню, нас погнали на Новосилъ. Мой отец самый старший был среди нас, скомандовал «Под гору к лесу около Антоновой Ямы» был дерник, мы в этом дернике неделю почти жили, вместе с детьми на морозе, из еды был только хлеб им и кормили детей. Когда зажгли немцы наш поселок, все очень обрадовались. Слава богу раз зажгли значит уходят, можно будет вернуться домой. Быстрый поселок не подожгли, смотрим, со стороны «Елочек» идут наши партизаны, они зажгли на п. Быстром 2 дома, где находились немцы, там они и погорели. В лесу «Санском» на п. Шуйском их закопали в яме с лошадьми. Бабы собирали их и катком скатывали в ямы.  О том что война закончилась, тоже сообщил нарочный, выбежали все на гору и плакали и смеялись, музыка от куда-то появилась. Собрали у кого что есть из провизии, застолье прям на выгоне разложили и праздновали такую долгожданную Победу над фашистами.

 



А.И. Третьякова

Третьякова Анна Ивановна, 1927 г.р.

 

В нашу деревню немцы пришли к зиме и стояли у нас почти 3 года.Гоняли  нас работать на дорогу  каждый день. В конце деревни ждал патруль, который сопровождал нас до работы и назад. Мы чистили дорогу  от снега и на каждого отводили определенное количество метров. По дороге или рядом тянулась линия толстого провода. Однажды одна женщина нечаянно его перерубила лопатой. Кто это сделал немцы так и не узнали, т.к. мы быстренько друг друга лопаты затупили. А то могли бы за это и расстрелять.

Мы были и под Курском, окопы копали. Однажды нас погрузили в машину и куда-то повезли. По дороге мы с подружкой убежали, спрятались в копне сена, которую прокопали почти до дна. Выглянув из укрытия через некоторое время, увидели старика со старухой, присоединились мы к ним и успешно дошли до дома.

 



А.П. Терешкина

Терешкина Анна Павлона, 1926 г.р.

Когда началась война мне было 14 лет, жили мы на Сорочим поселке теперь поселок Зуша. Нас в семье было 5 детей. Отец был хромой поэтому его на войну не взяли. Молодежи было очень много все собирались на выгоне (на лугу) гуляли, ребята играли в футбол. Однажды идет из Голуни Федор Лякишев, он печником был, и говорит нам: "Ребята война началась", но ему не поверили, а потом председатель Дмитрий Федорович Панфилов пришел и сказал что правда война началась . Потом начали приносить повестки. Из поселка ушли на войну 28 человек а вернулось совсем немного.

Мы узнали что немцы уже в Голуни. У нас в Сорочим их не было. Уже потом, когда немцы стали отступать пришли они и к нам, стали выгонять всех из домов. К нам в дом пришел немец и у матери спрашивает: «Сколько лет» и на меня показывает, а я рослая была,  мать говорит: «Пан она маленькая еще, 13 лет» он говорит: «Прячь». А мой брат Сергей и друг его Свиридов Сергей маленькие еще совсем были, боевые такие, однажды подходят к немцу и говорят: «Пан, дай закурить», как он им дал по шеи говорит: "Еще маленький" (показал рукой).

Мы ушли из деревни, хозяйство все оставили, а на кануне попрятали зерно и кое какие вещи  - закапали. Пошли мы в  Подъяковлево . Когда шли по нам начали стрелять с горки и мы передвигались позком. С нами была тетка из Москвы, отцова сестра. У нас с ней были одинаковые пальто, она говорит «Да от куда же он стреляет» и привстала чтобы посмотреть. И ей сразу 6 пуль грудь. Мы все испугались, а мать как закричит: «Ох, Нюрку убили» пальто то одинаковые, а отец рассмотрел, говорит: "Нет, это Марья, сестра".

 К ночи приползли в Подъяковлево расселились кто где ,а под утро зашли мужики и говорят, что поселок наш горит и  зарево кругом.

Семья Зенкиных прятались в лесу «Дубовшин», они первые пришли в Сорочий затушили наш дом. Там сгорела  только крыша. Крышу  мы потом отремонтировали и жили  в нём:  наша семья 7 человек, Свиридовы 4 человека, и ещететка матери  с семьей. Когда вернулись корова наша оказалась цела, благодаря ей мы и выжили.

Немцы ушли, осели в Вяжах, а мы жили в страхе, спали не раздеваясь, поэтому и вшей было много. В эвакуации были одну зиму. После эвакуации я работала на тракторе ХТЗ. Меня и других девчат учили в Голуни на запасе (школа) СТШ. Зиму отучились сначало прицепщиками, а к осени дали трактор, если поломка легкая сами делали, если сложная то бригадир Белевцев М.И.  Отработала на тракторе я 5 лет.

Об окончании войны узнали от бригадира Епихина, он приехал к нам в поле и говорит: «Девки хорошую новость я вам привез, война кончилась. Ставьте трактора, идите домой». Пришла я домой, мать плачет. Весь народ из деревни пошёл в Голунь -  там был митинг, а потом гуляние. Это событие самое счастливое в моей жизни, я никогда больше не видела столько счастливых и радостных людей вместе.

Один  мой брат  1924 г. р. погиб под Мценском, мать ходила к нему когда служил, он пришел из разведки ему говорят Панфилов к тебе мать пришла, он как дал плясака (он был очень веселый -  пел, плясал, на гармошке играл). Мать его всю ночь пока он спал за руку держала. Ему давали отпуск на 10 дней, а он говорит: "Вот еще раз схожу в разведку приведу языка тогда в отпуск домой поеду", и в последней разведке он погиб. Похоронили во Мценске в братской магиле. Мы были в эвакуации в Карсаково туда нам и принесли похоронку на брата Сергея Павловича в 1943 г.

 



С.Л. Волкова (Райхлина)

Волкова (Райхлина) Серафима Львовна, 1925 г.р.

 

Немцы вошли в Орел неожиданно, мы не думали, что это может случиться. С этой минуты в течение нескольких суток через город шли танки.

Проснувшись утром, мы увидели, что весь город обвешан листовками: «За укрытие жидов – расстрел».

Всем евреям в этот же день объявили, чтобы мы явились на регистрацию в бывший Горсовет (недалеко от Торговых Рядов). Каждое утро нас заставляли выполнять разные работы: мы чистили и убирали город, переносили вещи, иногда должны были собрать и представить им определенное количество серебряных приборов. В противном случае – расстреливали по 5-7 человек. Так продолжалось несколько дней.

Мне было 16 лет – близко к 17, и поэтому немцы решили, что я – взрослая. Десять человек, и меня в том числе, направили в прачечную на стирку немецкого солдатского белья. Поставили там огромные котлы и в них кипятили белье. Это была очень тяжелая работа и физически и морально. За нами присматривали солдаты. Мы и жили там же в бараках за Горсадом. Иногда нас по очереди отпускали домой за сменой белья и помыться.

 В это время в городе появились новые листовки: «Предупреждаем жидовок, чтобы они не закрывали знаки на груди и на спине шалями и воротниками. За нарушение приказа – расстрел».

Каждое утро мы узнавали, что ночью увели еще одну семью, и больше их никто не видел. Все понимали, что это означает расстрел.

Недалеко, на улице Ленина, жила моя тетя с мужем и тремя детьми – в одну из ночей увели их тоже. Мы с мамой очень беспокоились, что скоро придет и наша очередь. Вот тогда я обратилась к одной девушке, с которой мы учились в одной школе, она была на несколько лет старше меня. Она работала в Городской Управе. Именно она добыла мне поддельный аусвайс на имя Рагулиной Серафимы – без этого нельзя было уйти из города.

 Жителям Орла разрешалось выходить за пределы города, чтобы обменять вещи на продукты, ведь город совсем не снабжался продуктами. Однажды меня отпустили с работы, и я не вернулась, с этим аусвайсом и прошла через все патрули.

Потом я долго ходила по деревням, просила милостыню, мне иногда подавали, кормили, пускали переночевать. Все это время я была одна, так как выйти вдвоем мы с мамой не решились, но договорились встретиться позже.

Все это происходило в первые дни апреля 1942 года. Именно тогда в селе Знаменское я встретила в деревне женщину, сельскую учительницу, которая была старше меня на 10 лет – Лимареву Анну Ивановну. Благодаря ей я осталась жива и встретила маму. Мы больше не расставались и говорили всем, что мы сестры. С ней было ее двое детей – мальчик и девочка.

Я мало что умела делать в деревне. Но Анна Ивановна нашла работу и для себя, и для меня – на молочном пункте, который организовали немцы. Там делали творог и масло. Нам практически не платили за работу, только давали кусок хлеба в день и иногда разрешали брать «перегон» – отходы от производства масла.

Так прошло полтора года. В самом конце июля 1943 года немцы собрали большой обоз, выгнали всех из города и погнали на запад. Их бомбили наши самолеты, а они отступали и прикрывались нами. Когда останавливались на ночь, то ночевали в подвалах. Наступил август. Однажды Анна Ивановна пошла добыть что-нибудь поесть, но скоро прибежала назад и сказала, что немцы забирают молодых. Поэтому она положила меня на пол в подвале, прикрыла сеном и посадила на эту кучу своих детей. Вошли немцы, подошли к детям и хотели потыкать эту кучу сена штыками, но Анна Ивановна встала перед ними и сказала, чтобы не беспокоили больных детей. Немцы, побоявшись заразиться, отошли и поспешили уйти. Бог меня уберег, а утром дверь в подвал открылась, и молодой голос крикнул: «Выходите, свои!»

Анна Ивановна была признана Праведником мира. И в 2005 году Алла Гербер вручила награду брату Анны Ивановны, он живет в городе Елец. Самой Анны Ивановны уже не было в живых.

В том далеком 1943 году мы все вернулись назад в село Знаменское и прожили там год. Я училась в 10 классе, а Анна Ивановна стала директором начальной школы и преподавала там.

P.S.

Позже Серафима Львовна окончила школу, приехала к родственникам в Москву, поступила в областной Педагогический институт имени Н.К. Крупской, всю жизнь работала в школе. После института вышла замуж, у нее двое детей. Сейчас ей 83 года.



А.И. Пронина

Пронина Александра Ивановна, 1933 г.р.

Я родилась в Болховском районе д. Борилово. Отца забрали на фронт в первые дни войны. Остались пятеро детей, мама и бабушка. Печку топили соломой, на которой мы спали. Когда нашу деревню оккупировали, то взрослое население гоняли на  рытьё окопы. Среди оккупантов нашей территории были и финны и итальянцы и немцы. Штаб у них был в Болхове. А по деревням они ходили по  всем домам  и забирали шапки, валенки, полушубки,  у нас они забрали мамину швейную машинку. Мама сходила к их начальнику и машинку нам вернули, но  солдаты маму отстегали кнутом за это.

Однажды мама рассказала, что трех мужчин из деревни повесили, якобы за связь с партизанами. У соседки до войны жили студенты с преподавателем иностранного языка. Эта учительница работала в комендатуре переводчиком и очень много материально помогала нам, выпросила у немцев даже лошадь для нас.

Летом 1943 началось наступление наших войск. Нас немцы выгнали из деревни и хотели угнать в Германию, но у них ни чего не получилось, т. к. было сильное наступление наших войск.

Стояла такая гарь, что ни чего не было видно. Мы спустились в овраг, где было полно трупов наших солдат, танков. Сколько там времени просидели не помню. От нашего дома осталась одна печь, да и по всей деревни ни одного дома не осталось. Кушать было не чего, собирали колосья с неубранных полей, гнилую картошку. Многодетным давали сои, но все -равно мы были голодными.

Наш дом стоял на краю поля, с двух сторон овраги, а в них полно трупов солдат, танков. Возле нашего дома сделали братскую могилу, а еще возле церкви и школы. Те могилы потом сделали с надписями, т.к. много было в карманах у бойцов иконок, записок, молитв, а у нашего дома могилы не обозначены. Недавно я узнала, что в нашем селе Борилово (передавали по телевизору) было очень крупное сражение, как в Вяжах.

 



В.М. Морозов

Морозов Виктор Максимович, 1935 г.р.

Когда началась война, мне было 6 лет, но, не смотря на малый возраст, один эпизод я запомнил на всю жизнь.

В конце декабря 1941г. немцы, отступая под натиском наших войск, на своем пути все уничтожали. В нашем поселке Шуйский под вечер выгнали все население, в том числе и детей из домов и погнали чистым полем в сторону Орла под конвоем немецких солдат. Отойдя от поселка около километра, конвоиры приказали убегать в балку поросшую лесом. Народ этому обрадовался и побежал. В лесу мы простояли до темноты, дети стали замерзать и старшие (в основном женщины) решили идти в поселок, чтобы отогреться самим и спасти детей. При подходе в поселок нас встретили немцы, которые открыли один сарай и приказали слать солому и обогреваться всем вместе, а двери закрыли с улицы прочно. Сарай этот был покрыт соломой и был соединен с домом плетневом забором, а находился этот дом вторым от края поселка. В нашей толпе были ребята лет 15 — 16, они то и забрались на чердак сарая, проделав в соломенной крыше отверстие, наблюдая за немцами. Заметили что немцы начали поджигать дальние дома. Потом сообщили что загорелся соседний дом. А когда подожгли дом в сарае которого мы находились, все старшие разом навалились на дверь и сломали ее. Все выбежали на выгон, но немцы к этому времени уже уехали, так что по случаю их спешки мы остались, не сожжены.

 



Н.И. Матюшкин

Матюшкин Николай Иванович, 1927 г.р.

 

После разгрома под Москвой отступающие немцы шли большими колоннами по нашей деревне Мужиково. На окраине деревни, где и стоял наш дом они установили несколько артиллерийских орудий, перевозили которые конной тягой. Лошади их были крупные с большими копытами. Лошадей своих они поставили в наши скотные дворы, а наш скот выгнали на улицу под открытое небо. Жили они в наших домах, кажется около недели, их орудия стреляли в сторону деревень: Голунь и Кресты. В Голуни находилась крупная группировка немецких войск, которые большими колоннами уходили без боя на запад.

В тот год зима была очень суровая, снежная. Все что было посеяно, убрать полностью не удалось, поэтому в полях осталось много скирдов соломы, необмалоченной ржи, ячменя. Меня заставили ухаживать за лошадьми. Вместе с другими ребятишками мы их кормили, поили, чистили.

Днем 25 декабря немцы подожгли деревню.  Горелао всё вокруг. Везде был ужасный смрад, копоть, дым потому что немцы поджигали все дома (ходили с факелами по деревне, а крыши домой были соломенные). Когда начало темнеть, стали они быстро готовиться к отъезду (днем видимо боялись партизан), а большинство людей скрывалось в лесах и оврагах. По деревне пронеслась весть, что будут забирать в Германию. Мы спрятались в свой подвал, на картошке лежали. Они открыли подвал, но нас не увидели, хотя дула орудий были наставлены на нас, мы очень перепугались. На следующий день, 26 декабря, немцы вернулись - разведка в белых халатах. Они дожигали несгоревшие дома, т.к. многие дома удалось потушить снегом. Наш дом был кирпичный под черепицу, по этому немцы очень долго его поджигали и как только немцы зажгли его и удалились, кинулись мы его тушить. Увидев это они открыли по нам стрельбу, но к счастью пули только свистели рядом, а мы остались все живы. В тот момент мы еще не знали, что неподалеку от нас вот так же при тушении своего дома немцы застрелили женщину. 27 декабря 1941 года в село вошли части красной армии, которую мы ждали с нетерпением. Зиму 1942 мы жили в уцелевшем доме вместе с  ещё 5 семьями.



Н.И. Кучинова (Фролова)

Кучинова (Фролова) Нина Ивановна, 1938 г.р.

 

Фролова (Кучинова) Нина Ивановна родилась 28 июля 1938 года Болхове. Отец - Кучинов Иван Иванович 1903 года, мама –Кучинова Матрёна Ивановна 1909 года рождения. В семье Кучиновых было трое детей: брат Василий 1931 года, сестра Александра 1943 года рождения. Нине было три года, когда началась война. Немецкие солдаты ночевали в домах жителей города. Любили очень курятину. В семье девочки чуть не произошла трагедия. Немецкий солдат отрубил голову курице, и она в агонии продолжала зарываться в снегу. Брат Василий обозвал  за это немца вором и чуть не поплатился жизнью, так как тот хотел его убить. Мама на коленях ползала по снегу, чтобы найти убитую птицу и отдать врагу. Матрёна Ивановна после этого случая пожаловалась в комендатуру, находящуюся в средней школе №1.

 Немецкие солдаты любили тепло, а, как известно морозы были очень сильными. Топили дровами заготовленными населением, а также вырубали сады. Нина вспоминает, что однажды труба от жара  раскалилась докрасна и рухнула. После этого немцы в их доме не жили.

Хорошо помнит 1943 год, так как ей исполнилось пять лет. На улице Заречной был склад с боеприпасами, и немцы старались бомбить по складам. Мама положила всех детей на пол головой к окнам, которые «ходили ходуном» от бомбёжки. Тётя, её тоже звали Матрёна Ивановна, вынесла икону из дому и всё время, пока шла бомбёжка - молилась. Их дом стоял чуть ниже остальных и не был разрушен. После бомбёжки горели дома и кричали люди. Все побежали в ту сторону, где случилась беда. До сих пор, Нина Ивановна со страхом вспоминает эпизод из военного детства. Мальчик лет 13-15 был ранен в живот, он придерживал место ранения и кричал о помощи, но у него было очень серьёзное ранение, и поэтому он на бегу умер.

Началась эвакуация населения в Германию. Дедушка Иван Фёдорович был очень старым человеком, поэтому он остался в подвале дома, а остальных членов семьи погнали из города. У Кучиновых была корова, а у их соседей - лошадь. Папа Нины не был призван в армию, так как был инвалидом с детства. Его мама беременной упала в погреб, и мальчик родился с бельмом на глазу. Поэтому папа находился во время пути с семьёй и вёл корову. Соседи положили своего взрослого сына на телегу, сверху положили одеяла, а потом посадили детей. В пути один ребёнок на другой подводе очень плакал, и немцы его застрелили. По словам Нины, ехали очень долго, въехали на какую-то горочку. С этой горочки необходимо было съезжать в болотистое место,    и сосед схитрил. Он очень сильно разогнал лошадь и загнал телегу    в болото.    Вытащить телегу не было возможности,   немцы   отстегали  хозяина  лошади   кнутом   и   последовали дальше к Отраде. Там можно было отправить население по железной дороге в Германию.  В пути очень хотелось пить. Когда проезжали по горевшей с двух сторон деревни, то лошади пугались горящего пламени и не хотели идти. В лужах около этой деревни лежали брошенные куры и гуси. Люди пили и такую воду. Маленькой сестре было всего один месяц, и Нина помнит, как мама ее купала. Согревала в ходе движения воду на солнце и во время отдыха купала на травке девочку. Сколько продолжался путь она не помнит. Но однажды утром подошли разведчики и сказали, чтобы жители как можно быстрее поворачивались в безопасное направление и прятались во рвах. Брат по дороге нашёл брошенный велосипед и передвигался на нём.

Невредимыми вернулись в Болхов. Дедушка их был жив, дом остался невредимым. А вот у соседей - наполовину разбомблённый. Дорога на пенькозавод была выложена деревянными брусами. Жители стали разбирать её и использовать для строительства. После окончания войны бедность была невозможной. Есть было нечего. Выкапывали прелую картошку на полях и пекли из них «тошнотики». До сих пор Нина Ивановна с содроганием вспоминает эту еду. Она не знает, откуда брали рыбий жир, но женщина с ужасом вспоминает картошку, приготовленную на рыбьем жиру. Ещё одним недетским воспоминанием был хлеб, испечённый с добавлением лузги, оставшейся от зерна. Лузга прилипала к нёбу и было больно. Тётя побиралась по деревням и иногда приносила немного пшеницы. В хлеб добавляли лебеду, сушёные, а затем толчёные в ступе очистки. К осени с питанием немного стало лучше, так как стали употреблять свёклу, брюкву, турнепс. Картошки было ещё мало. Дети ели сергибус, щавель, другую съедобную траву. Ходили недалеко от города по ягоды, далеко боялись, так как было ещё много неразорвавшихся снарядов. Нина Ивановна о своём военном и послевоенном детстве вспоминает с болью. Особенно моменты, когда дети просили у мамы еду. Когда совсем нечего было поесть, и не было даже хлеба испечённого с примесями, она давала им напаренную свёклу и по огромному солёному огурцу. Чтобы еды было больше, огурцы выращивали очень большими и солили в кадках.

После войны жить стало легче, но всё равно девочка вспоминает ночные очереди за хлебом. Его давали по карточкам, но иногда простояв с вечера, хлеба не доставалось. Обычно к открытию магазина приходила мама. Милиционер   Рыданский   строго   следил   за   порядком   в   очереди.

Мама старалась подкормить детей.   Картошка была очень маленькой и Матрёна Ивановна варила её в очистках, а потом парила в глиняных чашках  в печке. На базаре покупала четвёрку топлёного сливочного масла и   добавляла по граммам в еду. Но даже в этой маленькой бутылочке деревенские жители умудрялись   на   дно   добавлять   толчёную   картошку,   чтобы   «выгодать» лишнюю массу.  В магазины стали поставлять селёдку, воблу, хамсу. Жизнь ещё улучшилась.