И.Минушкин

Моя память о том страшном времени в плену сохранила немного, мне подробности рассказывал брат.

Всю нашу семью: отца – Минушкина Михаила Петровича, 1893 г.р., мать – Минушкину Марию Сергеевну, 1903 г.р.,брата Алексея, 1933 г.р.,брата Николая, 1935 г.р.,брата Анатолия, 1939 г.р. и меня угнали в плен. Отец был инвалидом, поэтому его на войну не взяли, оставили в тылу.Так вся наша семья оказалась в концлагере в Германии в Старом Дрездене.Родители и дети жили раздельно, в разных бараках. Выжить удалось немногим.

Выжили мы благодаря немецкой семье, которая забрала нас к себе из лагеря в работники. Говорить о том времени в плену запрещалось властями, никто никогда никому не рассказывал об этом.

Когда нас освободили, мы пробыли в Германии до августа 1945 года. По прибытии на Родину, отец много лет работал председателем колхоза. Даже не посмотрели на его «порочное»прошлое, мужских рук не хватало, а разрушенное хозяйство восстанавливать было нужно.

Мне не забыть

(автобиографические стихи)

 

  

Не много моя память сохранила,

Подробности рассказывал мне брат,

Как мать, меня несла, не уронила

Под злобный окрик вражеских солдат.

 

Враг отступал, и нас он гнал куда-то,

Сжигал дома, все грабил на пути,

Нас мать несла поочередно  с братом,

Дорогу тяжкую не каждый смог пройти.

 

Он отступал и был жесток и страшен.

Пощады не было ни малым, ни больным.

Нас облетали эскадрильи наши.

Ну как бомбить - ударишь по своим.

 

А впереди дорога - путь без края

Откуда только силы брала мать

И как она сумела, я не знаю

В пути кошмарном нас не растерять.

 

И вот Германия. Состав в тупик загнали,

За сотни верст от дорогой земли.

От нас родителей стрельбою отогнали,

Без них куда-то дальше повели.

 

Так нас, мальчишек беззащитных, малых,

Согнали  в лагерь, всех без матерей.

И, разместив в бараках и на нарах,

Никто нас не считал там за людей.

 

Нас из бараков часто выводили,

Кололи вены, забирая кровь.

И чуть живых обратно приводили.

И с нар не каждый подымался вновь.

 

Я слышу их последний шепот: МАМА,

Я вижу их затихших навсегда.

Они лежали, скорчившись на нарах,

И солнца не видать им никогда.

 

Порой эсэсовец, конфетку вдаль кидая,

Давал нам знать, чтоб кто-нибудь бежал.

И он, минуту эту выжидая,

Курок у пистолета нажимал.

 

Не все из нас в той бойне уцелели,

Не каждому дано было дожить.

И очень многие тогда осиротели

Все это никогда мне не забыть.

 

 



Л.Ф. Балашова

Л.Ф. Балашова, 1930 г.р.

 

Я родилась в 1930 году в семье железнодорожнего служащего.

Брат был старше меня на 13 лет. В 1938 году отец погиб, принимая скорый поезд. Была сильная метель, и его затянуло под проходящий поезд.

Брат заменил мне отца. Окончив Орловское художественное училище, он начал работать художником - оформителем. Гибель отца подкосила здоровье мамы.

Недалеко от нашего дома находится старинное здание бывшей духовной семинарии. Перед ним большой парк, который хранит много исторических событий и моих детских воспоминаний.

В этом здании перед войной был железнодорожный техникум. На первом этаже располагалась школа №34, в которой я начала свою учебу и вступила в пионерскую организацию.

Мирное счастливое детство неожиданно было прервано войной...

Непонятная вначале и страшная беда все ближе и ближе приближалась к нашему городу. Он потемнел от светомаскировки. Окна домов, оклеенные бумагой, смотрели, как раненые. Неутешительные сводки Совинформбюро пугали. Люди стали испуганными. Железнодорожный техникум был занят под военный госпиталь.

Был дан приказ гражданскому населению готовить бомбоубежища.

С первых дней войны брат был призван на фронт. Мы с мамой попрощались с братом и до самого освобождения города не знали, жив ли он. В эту ночь, когда был отправлен воинский эшелон, была сильная бомбёжка.

Фронт приближался. Усилились бомбёжки. В срочном порядке началась эвакуация детей из детских домов, станков, машин... Многие люди, бросив своё жильё, покидали город, двигаясь в сторону Москвы.

Куда бежать? Где искать спасение? Никто не мог в тот момент ответить. Началась паника. Люди хватали из магазинов продукты. Поджигались архивы. Горел элеватор с зерном. Страшный ядовитый дым обволок весь город. В воздухе летали обрывки жженой бумаги, раздавались взрывы Было очень страшно!

Мама решила идти к своей сестре чтобы договориться, куда идти или оставаться здесь, но все же быть вместе. По пути, в парке, мы встретили нашу знакомую, работавшую в госпитале врачом. Узнав наши намерения, она дала совет никуда из города не уходить и сидеть в бомбоубежище. Мы так и сделали. Вместе с нами остался и наш квартирант, который работал на заводе имени Медведева инженером и был оставлен взрывать станки.

Никогда не забуду ту страшную ночь, которая предшествовала оккупации города немецкими войсками. Одевшись потеплее и взяв документы (к нам присоединилась и соседка с дочкой), мы сгруппировались возле бомбоубежища (оно находилось на нашем садовом участке). К вечеру наступила какая- то зловещая тишина. Слышны были отдаленные выстрелы, взрывы. Приближался рассвет. Выглянув на улицу, я вдруг увидела приближавшуюся незнакомую большую машину. Она двигалась по нашему переулку со стороны Пушкинской улицы. Над её кузовом видны были фигуры людей, которые держали перед собой автоматы, и ещё две большие собаки. Спрятавшись за калитку, я увидела, что машина повернула в сторону техникума. Это был, наверное, передовой немецкий дозор. А когда рассвело, появились много машин с солдатами в незнакомой форме, орудия. Наступила оккупация города немецкой армией. Солдаты занимали дома жителей, располагаясь на отдых.

И в нашем доме расположилась группа солдат. Они вскрывали большие железные банки, что-то намазывали на хлеб, ели, громко говоря на чужом языке. Увидев меня, один из них намазал хлеб и протянул мне. Я отчаянно закачала головой и подалась назад от него. Испуг и недоверие были на моём лице. Он понял это и, откусив от куска, снова протянул мне. Это был хлеб с медом.

Вспоминается другой случай. Вхожу я с улицы в коридор дома и вижу, что во дворе куры кричат, летая и прыгая в разные стороны, а за ними с доской бегает солдат, стараясь ударить и сбить курицу. В коридоре стоит испуганная мама, пытаясь объяснить, что она сама поймает и отдаст курицу. Рядом с ней солдат с пистолетом в руке. Я очень испугалась! Ушли они довольные. Один победоносно нес окровавленную курицу, а другой довольно ухмылялся.

Жизнь пошла по новым законам и правилам. Взрослое население должно было встать на учёт при бирже. Они должны были выполнять разную работу. Мама по состоянию здоровья не привлекалась к работе. Тимофей Николаевич жил с нами как родственник и тоже не становился на учет. Вёл осторожную жизнь, часто по обстоятельствам уходя из дома.

Колонки не работали. Водокачка была взорвана. Люди искали всякие источники, чтобы добыть воду. Помню, ходила я на конец Пушкинской улицы, где во дворе одного дома был колодец. Воды там было мало, и она быстро разбиралась. Приходилось идти рано. Вода была какая-то солёная. Недалеко от нашего дома глубокий овраг. Там был колодец очень глубокий. Ходила и туда. Несёшь воду в ведре, вдруг выходит немецкий солдат, забирает у тебя воду и уходит. Хорошо ещё, если вернёт ведро, а некоторые не возвращали. Так постепенно у нас не стало вёдер. Приходилось придумывать, в чём носить воду. Позже была восстановлена водокачка, и воду брали из колонок.

Приближалась зима. У многих кончились продовольственные запасы. Не было денег. Стали менять свои вещи на продукты. В городе это было сделать трудно. Многие ходили за несколько вёрст пешком в сельскую местность. Иногда на обратном пути их останавливали патрули и, что хотели, брали себе. Нужно было и обогреваться. В ход пошли заборы и всё, что горело. Маленькие коптилочки и всякие самодельные светильнички еле освещали жилища.

Был введен комендантский час. Кого видел патруль после этого часа, стреляли.

Части оккупантов менялись. Одни отправлялись на фронт, другие на отдых. Помню такой случай. Расселились в нашем доме новые солдаты. Среди них был один высокий, звали его Курт. Он водил большую машину. Приближался Новый год. Однажды Курт позвал меня, посадил в машину, и мы поехали. Был уже комендантский час. Отъехали мы недалеко. Он пошёл в дом и через некоторое время стал выносить оттуда какие-то маленькие коробочки. Загрузив их в машину, он ушёл в дом. Я сидела в кабине, ожидая его. Вдруг подходит патруль, открывает дверцу машины видит меня. Я испугалась: а вдруг он решит, что я залезла что-то украсть' За кражу немцы расстреливали на месте. Патрульный постоял, посмотрел на меня, и пошёл в дом. Вскоре вышел Курт, и мы поехали домой. Оказалось, что в машине были новогодние подарки для солдат, а Курт их получал. Взяв свой подарок, он показал его мне и угостил маленькой шоколадкой. В коробке лежала маленькая искусственная веточка ели, украшенная колокольчиками. Такие подарки получали немецкие солдаты из Германии.

Курт часто доставал из кармана фотографию и долго задумчиво смотрел. На ней была его семья. Вот почему он по-доброму относился кс мне. Как-то у меня сильно разболелся зуб, и мама, пытаясь помочь, делала разные процедуры. Увидев это, Курт взял меня за руку и повёл куда-то. Оказалось, он привел меня к врачу, который удалил мне зуб.

Всё труднее становилось с продуктами. Пекли свой хлеб (лепёшки), добавляя в него у кого что было -картошку, горелое зерно, которое люди принесли, когда горел элеватор, лебеду. Соль кончилась, а без неё еда была невкусной. У многих без соли стали болеть десны.

Первый год оккупации не учились. На второй была открыта гимназия, а в нашем районе начальная школа на 1-ой Курской. В классе висела икона. Был введён урок закона Божия. Водили нас на экскурсию в Афанасьевскую церковь. Приходил в класс мужчина в гражданской одежде, который начинал урок с молитвы. Для нас всё это было ново и незнакомо. Учились мы по своим учебникам. Учительница предупредила, что если кто-то зайдёт в класс, то учебники убирать в парты. Тетради мы делали сами, сшивая их из разных листов бумаги. Чернила тоже делали сами, стругая грифель химического карандаша или разводя какие-то химические краски. Носили чернила с собой в чернильницах-непроливайках. Она до сих пор сохранилась у меня.

На второй год оккупации выдали карточки на продукты. Нам с мамой отпускали немного сои, где-то стакан сахара, который был розового оттенка. Именно в период оккупации я узнала, что такое сахарин.

В городе стали чаще появляться приказы немецкой комендатуры о явке туда взрослого населения. Молодых стали увозить на работу в Германию. Страх и слёзы поселились среди людей. Всё чаще немецкие полицаи стали делать облавы, проверять каждый дом. Разные среди них были люди. Однажды вижу, идет вооруженный автоматом полицейский. А во дворе соседнего дома собралась молодёжь. Увидев полицейского, все бросились бежать кто-куда по огороду. А он остановился и показывает руками: мол, ложись.

Когда начались облавы и проверки по домам, Тимофей Николаевич сделал лаз под дом. Оторвал от пола доску возле печки, очистил проход под полом к вентиляционному отверстию в фундаменте, чтобы легче было дышать. И вот однажды в дом заходит офицер полиции. Обращаясь к маме, он спрашивает : «Пан есть?». Мама отрицательно качает головой. Я с Тимофеем Николаевичем была в другой комнате. Мы с ним тихонько бежим к лазу. Он лезет, а я, положив ему доску на голову, жму её. Мне казалось, что он очень медленно спускается. От страха руки трясутся, ведь в любую секунду немец мог зайти сюда.

После освобождения города Тимофей Николаевич пошёл на фронт. Был он родом из Белоруссии. После войны он женился на орловской девушке и счастливо жил до конца своей жизни. Я была у него на родине дорогим гостем.

В этот период немецкие солдаты уже не жили в домах по одиночке. Их поселяли где-нибудь вместе, так как участились случаи нападения на них партизанами, которые всё активнее проявляли свои действия. Когда ещё в нашем доме жили немецкие солдаты, приходил к нам наш военнопленный солдат. Высокий, красивый. На его шинели не было пуговиц (ведь они были советского образца), вместо них была тонкая проволока. Мама его кормила, что могла, давала с собой. Сшила ему теплые рукавицы, обшив их сверху тряпьём. Видя его приход, живущие у нас немецкие солдаты ничего не говорили. Кто он был? Откуда родом? Какова его судьба? Увы! Не знаю. И мне больно и горько от этого. В то время не хватило ума расспросить его об этом.

Помню, как в парке железнодорожного техникума, который называют в народе «Семинарским», вынесли наши военнопленные носилки с завернутым в простыню мёртвым солдатом. Мне стало жутко. Я впервые видела такие похороны. Его закопали под большим клёном у дороги. До сих пор , проходя через парк, я вспоминаю это, и моя голова невольно поворачивается в ту сторону. Не иначе, он числится без вести пропавшим. Немецких солдат из госпиталя хоронили напротив техникума на краю кладбища.

К городу всё ближе приближалась линия фронта, усилились бомбёжки, артобстрелы. Я уже хорошо разбиралась в звуках летящих своих и немецких самолётов. Доставалось всем: гибли от бомб и жители, и немцы. В одну из таких бомбёжек упавшая недалеко от нашего дома бомба снесла волной крышу, выбила все стёкла. Один осколок от неё, прошив дощатую стену коридора, бревенчатую перегородку дома, застрял в подушке, запутавшись в перьях. Я с мамой в это время была в бомбоубежище. Волна прошла над накатом его, срезав забор по уровню наката. Пройди волна ниже, мы были бы погребены заживо.

Готовясь к отступлению, по приказу своего командования немецкие солдаты взрывали мосты, большие здания, железнодорожные пути. Страшные звуки от рвущихся на части и летящих кусков рельс стоят в ушах до сих пор. Город Орёл был сильно разрушен.

Сейчас Орёл давно залечил свои военные раны. И лишь братские могилы павших, памятники и обелиски погибшим говорят о пережитом в годы войны. И память тех, кто пережил войну, хранит её историю.

Я до сих пор со слезами на глазах вспоминаю момент, когда пленный немецкий солдат попросил у меня бутылку, чтобы из колонки набрать воды, а потом попросил покушать. Я вынесла ему несколько сырых картошек. Он бросился целовать мои руки. Мне было так стыдно.

Прошло более 65 лет, как закончилась война. Но до сих пор земля хранит об этом память. До сих пор поисковики находят останки павших воинов. До сих пор идут письма с просьбой подтвердить место захоронения близких людей... Память! Она жива, пока живут живые.

Л.И. Енина

Людмила Ивановна Енина, 1937 г.р.

 

Когда началась Великая Отечественная война мне было без 1,5 месяцев 5 лет, поэтому многое осталось в памяти. Когда сказали, что началась война, я спросила: «Хорошо это или плохо?» - «Как же хорошо может быть, когда папу заберут на войну,  и он может быть там убит?!» - ответала мама.

Немцы пришли  в наш населенный пункт уже в начале октября 1941 г. Хорошо помню, как мы всей семьей убежали в лес перед приходом немцев. Просидели там целый день. Младшей сестренке было около года – она (да и все мы) захотели есть и пить, и стали плакать. Мама пошла в разведку, оставив  нас 4 сестер – (1 год, 3 года, 5 и 7 лет)  с бабушкой. Мы очень волновались, боялись, что маму убьют и что тогда мы будем делать? Но мама вскоре вернулась и сказала, что немцы не убивают русских  и можно идти обратно домой. Когда мы вернулись, немцы уже грабили наше добро, зарытое в сундуке в яме в подвале. Мама встала  с младшей девочкой на руках, мы рядом  с ней напротив грабивших. Немец разбирал содержимое, отбрасывал непонарвившиеся вещи  в сторону мамы со словами: «Киндер», мама плакала.

Наш дом был большой и красивый, и его занял комендант, а мы поселились не далеко  в другом доме,  у соседей (там уже было 3 семьи). Было очень тесно, спали на полу, варили пищу в печи по очереди, и горшки  с горячей пищей ставили прямо на пол, рядом с печкой. Помню, как-то сестрёнка 3 лет побежал на кухню, и одной ногой попала в горшок с горячим киселём. Она жутко закричала, и мама понесла её к немецкому доктору, который оказал ей первую помощь, намазал мазью и забинтовал ногу. В 41 году был сильный голод. Одна немецкая лошадь заболела, покрылась струпьями, немцы её пристрелили и заставили местных жителей зарыть, запретив употреблять её в пищу. Но люди голодали. Ночью, тайком, эту лошадь вырыли, сняли шкуру, поделили на всех и съели. Вскоре началась эпидемия тифа и младшая  моя сестра Зоя умерла. Она перед смертью просила: «Мама, хочу мяса», - но мы голодали, мяса не было. Мама дала ей соленых грибов. «Может, не поймет и съест», - сказала она нам, но Зоя выплюнула грибы. Мы все переболели тифом и были так слабы, что даже не выходили на улицу, но как-то выжили. Так прожили мы до 1943 года. При наступлении наших войск, всех местных жителей немцы загнали в телячьи вагоны и увезли в Латвию. В одном вагоне ехали и люди, и домашний скот, который разрешили взять. Около Риги есть небольшой городок Митава, где нас выгрузили под открытое небо и хозяева – латыши, которые жили там хуторами, разбирали русские семьи по-выбору. У кого было больше рабочих рук разбирали, а маму с малыми детьми и бабушкой никто не хотел брать. Вот и достались мы опоздавшему хозяину Шомасу Зирни (Зирни в переводе горох – «гороховому» значит). Хозяин жил богато: у него было 40 га. земли, большой усадебный дом, в котором жили они сами, семья арендатора Ванака, и семья батраков, дочь которых звали Эльзой.

У хозяина было двое детей – дочка и сын Петрик, которого однажды за какую-то провинность хозяин бил розгами. Мальчик сильно кричал при этом, а нам его было очень жалко.

Нам, детям, разрешили играть с латышскими детьми, и  скоро мы выучили латышский язык, несколько слов я помню до сих пор. Мы стали переводчиками между взрослыми – латышами и русскими. Мама была у хозяина разнорабочей, а бабушка была  с детьми. В 1944 году нас освободили наши войска, а весной 1945 года мы вернулись домой. Дом наш был сожжен, зарытые на огороде остатки добра были обнаружены и разграблены, особенно мама жалела швейную машинку.

Вскоре мама сильно заболела, и огород пришлось сажать нам, детям (мне было 9 лет, а сестре 11). Саперными лопатами мы пытались вскопать огород, но не обрабатываемая более года земля стала дерном и была нам не посильна. До сих пор мы благодарны деревенским женщинам – коней не было, и они сами впряглись в плуг и вспахали нам огород, а уж посадили мы его вдвоём с сестрой. К лету и мама встала на ноги, жить нам стало легче.

А в 1947 году вернулся отец. В этом году из-за неурожая наступил сильный голод и мама поехала в Латвию к бывшему хозяину – попросить хлеба. Хозяин пожалел её и дал 2 пуда ржи. Этого зерна с огромными добавками травы и отрубей хватило нам надолго. За лето вырос поросенок, его зарезали, и каким же вкусным было мясо, вкус которого мы уже и не помнили! Появилась корова – она то и спасла нашу семью от голода.

В 9 лет я пошла в 1-ый класс, а сестра, 11 лет пошла во второй, не учившись в первом, т.к. писать и считать её научили дома.

Страшно подумать какая судьба нс ждала бы, если бы не было долгожданной Победы. А так я получила высшее образование, работу, посмотрела страну, вырастила сына. Жизнь удалась.

Папу своего я не помню. Мне не было и трех лет, когда его арестовали, и шесть, когда он умер в лагере где-то на Колыме. Только рассказы мамы да две выцветшие от времени фотографии – все, что мне от него осталось.

Не знаю, в каком году папа приехал в Орел. Но его анкетные данные за 1924 год хранятся в областном архиве. Собственноручно сообщает он о себе, что он, Мугинштейн Илья Константинович, заведующий Еврейской технической школой, родился 30 августа 1891 года, в Брест-Литовске, Гродненской губернии. Окончил коммерческое училище и шесть семестров политехнического института. По специальности клубный работник, а также преподаватель математики и еврейского языка.

А также из годового отчета Общества Ремесленного и Земледельческого труда среди евреев в России «ОРТ» за 1925/26 год известно, что он имел 25 часов математики с 1.10 1923 года. Видимо, он был человеком инициативным, деловым. В протоколах заседаний педагогических советов школы и собраний, касающихся хозяйственной деятельности, часто встречаются фразы: «Мугинштейн внес предложение…», «Мугинштейн порекомендовал…»

Последним местом его работы был Орловский индустриальный техникум, где он занимал должность заместителя заведующего.

С моей мамой папа познакомился в библиотеке, где она работала. Он очень много читал – учился в педагогическом институте. Они прожили вместе семь лет, вплоть до его ареста органами НКВД в марте 1938 года.  Мама очень любила папу и годы, что они прожили вместе, считала самыми счастливыми в своей жизни. Когда папу арестовывали, он сказал ей: «Маруся, я ни в чем не виноват. Я скоро вернусь». Он был уверен, что скоро во всем разберутся. Во время ареста у нас изъяли все ценные вещи, забрали все папины фотографии. Чудом уцелели две…

Когда папа находился в тюрьме, мама часто ходила к нему. Папа очень хотел меня видеть, и однажды она взяла меня с собой на свидание. Сама я этого не помню, но мама рассказывала, что встреча произвела на меня такое тяжкое впечатление, что у меня отказали ноги, и ей пришлось нести меня домой на руках.

Мама много хлопотала о папином освобождении, но все напрасно. Вскоре его осудили на пять лет по статье 58-10, п. 1 УК РСФСР и отправили в лагеря. Мама не сдавалась, все время писала куда-то, пыталась добиться правды. Но в 1940 г. ей сообщили, что папа умер. Только в 1958 г. он был реабилитирован посмертно, а так же была реабилитирована и я – член семьи врага народа. Однажды, уже в эпоху гласности, я пыталась узнать, где и как умер мой папа, отыскать хотя бы могилу, но ответа из КГБ не получила.

Надо сказать, что когда папу арестовали, нас с мамой выселили из квартиры на ул. Ленина 22, где мы тогда жили. Квартира была большая, в центре города. С нами жила моя няня, очень добрая женщина. Она воспитывалась в детском доме, родных у нее не было, и вся жизнь ее прошла рядом с нами.

1941 год. Началась война. Многие семья эвакуировались, кто-то готовился уезжать из оккупированного города. А нам нельзя было уехать: мы – члены семья репрессированного. Все знали, кто был мой папа, знали мою фамилию, поэтому нам приходилось скрываться у знакомых. Снимали углы в разных районах города, жили в основном в подвалах. Помню, на улице Сакко и Ванцетти, на улице Энгельса… Очень долго укрывались у тети Нины Тихомировой, она работала с мамой. До того как немцы вошли в город, я успела окончить только первый класс.

В городе начались сильные бомбежки, и мама решила, что нам лучше уйти из города и скрываться в деревне. Так мы и сделали. Но там всех молодых женщин и тех, кто был один, и тех, кто был с детьми, отправили в Германию, в трудовой лагерь. Но до Германии нас не довезли, «выгрузили» в Польше, в городе Щецин (ШТЕТИН), там нас и оставили работать в трудовом лагере в деревне. Работали на хозяина, делали все, что заставлял…

В 1945 году нас освободили, и мы смогли возвратиться домой. Жить было негде, снимали комнаты, жили трудно. Я стала снова учиться в школе и окончила ее только в двадцать лет, война украла у меня годы… После возвращения мама не могла вернуться на свою работу в областную библиотеку: на ней стояло «клеймо» угнанной… Смогла найти работу только в профсоюзной библиотеке связи и медработников, которая располагалась в клубе строителей на улице Ленина. Там часто выступали известные столичные артисты, и я почти всегда ходила смотреть и слушать их выступления. Помню Бунчикова, Александрова, других…

Уходят годы, а ужасы той страшной войны останутся со мной навсегда…

К.И. Густова

Густова Клара Ивановна, 1938 г.р.

     Моя мама Белла – в 1937 году вышла замуж за Набродова Ивана Александровича, курсанта Орловского бронетанкового училища. После выпуска молодой лейтенант  с женой отбыл к месту службы – Ленинградский военный округ, участвовал в войне с Финляндией.

            В 1938году родилась я, дочь Клара, а в 1940 – дочь Юлия. В первые дни войны моя мама с малолетними детьми была эвакуирована  из Нарофоминска. Где находилась с другими семьями военнослужащих. Мы оказались во Владимире без документов, без вещей. Мама работала посудомойкой. На целый день закрывала нас  с сестрой в комнатушке, где мы «хозяйничали» как хотели и могли…

            Бабушка с тетей Юлей, братом Моней (Соломоном), которые жили в Орле, были эвакуированы в Мордовию. После освобождения города от фашистов списались, нашли друг друга бабушка, мама, тетя. В 1944 году мы все воссоединились в Орле.

            Дом наш был разграблен, окна выбиты. Кое-как обживались.

            До сих пор перед моими глазами момент из жизни в эвакуации: мама сидит на табуретке, в руках держит листок, громко плачет и головой бьётся о стену. Это была похоронка. 28 июля 1941 года отец сгорел в танке, защищая г. Ленинград. Маме было только 26 лет. Вдова.

            Кончилась война. Бабушка пытается накормить семью, приготовить обед из ничего, ведь работала только мама. В 1945 году от брюшного тифа умерла тетя Юля. Она работала в институте усовершенствования учителей и во 2-ой женской школе, преподавала математику.

            Мама моя с трудом устроилась на работу в библиотеку им. Н.К.Крупской, теперь это библиотека носит имя И. Бунина. Боясь сокращения, заочно окончила Московский государственный  библиотечный институт и всю жизнь проработала в библиотеке. Ушла на пенсию с должности заведующая абонементом областной библиотеки.

            Мама ушла из жизни в 1981 году, вырастив двух внуков – Евгения и Алексея и внучку Софью.

Б.Я. Кофман

Кофман Бася Янкелевна, 1938 г.р.

Прошло много лет с начала войны. Сегодня мне исполнилось 73 года. А тогда…

Шел 1941 год, мне исполнилось 3 годика, детская память, что в ней осталось?

Конечно, я многое не понимала, что-то не помню, но многие отрывки запечатлелись в детской памяти.

Я родилась в местечке Беларуси - Климовичи Могилевской области 26 июня 1938 года. Климовичи- небольшой районный центр, до войны там проживало очень много евреев.

Были еврейские школы, еврейское кладбище, синагога. Наша семья на начало войны состояла из папы-Кукуй Янкеля Исааковича, мамы-Кукуй (Натаповой) Хаи Яковлевны и 4 детей: Эли, меня – Баси, Гриши и грудной Любочки. Там же проживали родные отца-слепой дедушка, больная бабушка и много братьев и сестер. Двое братьев (мои дяди) ушли добровольцами на фронт и об их дальнейшей судьбе ничего не известно до сих пор. Когда немцы подошли к городу, семья дедушки  не смогла эвакуироваться. Больше мы никогда их не видели.

Наша семья эвакуировалась 14 июля 1941 года. Когда нас посадили на повозку ехать на вокзал, отец в последний момент взял к нам свою младшую сестру-Фаню, так, фактически спас ее жизнь. Она с нашей семьей пережила эвакуацию, вернулась после войны в Климовичи, вышла замуж, родила троих детей и умерла в возрасте 82 лет в 2007 году.

 Не помню, как мы ехали в эвакуацию, у нас было назначение в Камчатку Пензенской обл., но как картинку помню дедушку с большой бородой.  И еще помню много людей в солнечный день с лопатами в руках-мама сказала, что это был день похорон ее отца-моего деда.

 Вместе с нами уехали мамина мама-моя бабушка Миня, мамины сестры т.Ева-с 3 детьми (ее муж-комиссар советской Армии ушел на фронт, где пропал без вести), т.Геня – 4 детей, муж был призван в Армию и пропал без вести.  Вторым нашим назначением стал Прибайкальский район, с.Гремячинск. Туда мы отправились с другой маминой сестрой – т.Галей с 2 детьми и мужем-Кравецким Соломоном. Там моего папу призвали в Армию, он попал в Забайкальский военный округ и служил там до конца войны.

Из детской памяти вырастают картинки большого барака, где мы жили в эвакуации, стоял он в тайге. Помню высокие кедры, кругом лес. Мама работала, а мы дети сидели одни дома.  Потом помню, мама добилась, чтобы нас взяли в садик. Помню лестницу, по ней мы поднимались куда-то вверх,  я никак не хотела отпускать маму и меня забирала нянечка, вела на кухню и давала мне кусочек хлеба, жаренного на подсолнечном масле. Вот это был люкс! Такого вкуса я не испытывала никогда. Я хорошо помню эту женщину-невысокого роста, худенькая, черные волосы, и я сидящая под столом и поглощающая кусочек хлеба…

Помню еще в этом городишке озеро, небольшое и горячие ключи, бьющие из под земли.

А рядом, в другом бараке жили татары, и женщины ходили с  кувшинчиками.

Помню -  постоянно хотелось кушать. Большое лакомство было молоко. Его нам приносила женщина и продавала в виде шара-замороженное молоко-больше я нигде такого не встречала.

Осталось в памяти и наше возвращение домой после освобождения Беларуси от немцев. Чтобы добраться до железной дороги, нам надо было переплыть озеро Байкал. Помню солнечный день, нас погрузили в большую лодку-баркас-много людей в основном женщины и дети, старики, много котомок, житейский скарб. Нас окружали горы и чистейшая прозрачная  вода за бортом. Затем поднялся шторм. Я его не помню. Помню только себя на катере и сцену-моя тетя Галя бьет капитана по лицу, почему он не подходит к баркасу и не спасает людей. Со слов мамы- шторм был очень сильный и катер, который сопровождал наш баркас не мог подойти к нам, люди кричали: «Спасите нас!». На берегу тоже собрались жители поселка, но волны были очень большие, даже смельчаки не решались выйти на помощь в море. Мама вспоминала, что я кричала: «Папочка, спаси нас!». Когда ветер немного стих, катер приблизился к баркасу и людей моряки переводили на катер. Детей они передавали по цепочке. Один матрос схватил моего брата Элю за шапку, а брат упал на дно баркаса. Но брата спасла Судьба, он остался в живых. Людей спасли, а баркас со всеми пожитками ушел на дно озера. Дальше ехали на машине – целая машина эвакуированных-дети, женщины, старики. Дорога шла через лес, ухабы, машина перегружена. В одном месте машина перевернулась, точнее, дерево не дало перевернуться совсем, а только на бок. К счастью, люди отделались ссадинами и царапинами, но брат  Эля, упал с машины и с испуга убежал в лес. Все его искали. Бог уберег его и в этот раз. Когда его нашли, мы  счастливые поехали дальше. Дальше наш путь лежал по железной дороге. В поезде много людей, я  на верхней полке, жара страшная, вагон переполнен. Но и там,  мама умудрялась нас помыть. На одной из станций она отвела всех нас в баню. А еще помню, что в поезде, после одной из станций все наши родственники страшно волновались- оказалось, от поезда отстал наш родственник Зяма Невелев, он задержался на одной из станций, покупая детям сливы. Но потом он нас сумел догнать.

Яркое воспоминание-День Победы-все слушают радио, радуются, плачут-тогда мы уже жили в Климовичах в дедушкином доме-3 семьи. Больше всех плакала моя мама, ее все успокаивали. Спустя некоторое время, я поняла, почему плакала моя мама. Папа воевал на Забайкальском фронте, а Япония объявила войну. Но слава Богу, отец остался жив. У него много наград, но приехав домой, он отдал их нам и сказал: «Играйте, дети, дай Бог, чтоб вам не пришлось никогда воевать» . Хорошо помню день, когда он пришел с фронта домой. Поздний вечер, мы легли спать. Вдруг кто-то сильно постучал в окно. Мама закричала и бросилась к двери, все зашумели. Я испугалась, закрылась одеялом. Потом слышу мама кричит : «Дети, вставайте- папа пришел домой!». Я первая вскочила с кровати и взобралась папе на колени. Дальше я помню, когда папа отвел меня в первый класс. Я гордая шагала с ним рядом. Шел 1946 год. После войны отец и мать все время работали. У нас была большая и дружная семья: 7 детей, мама, папа и бабушка – мамина мама Миня жила с нами. В 1956 году я окончила 10- летку и приехала в Орел. Работала на з-де «Текмаш», затем закончила медицинское училище. Вышла замуж, у меня 3 детей. Все мои братья и сестры получили образование. К сожалению, ушли из жизни родители, брат Эля, сестричка Люба.  Первым ушел отец - после войны он много и долго болел-война, лишения сказывались на здоровье. Последние годы жил в Орле. Перевезли мы и маму-она также последние годы жила в Орле.

Б.С. Вишневская

Вишневская Белла Соломоновна, 1944 г.р.

Мой папа прошел всю войну от начала до конца и был демобилизован в июне 1945 года. До войны в 1936 году он закончил с отличием Воронежский мединститут , получил назначение в Коробовскую районную больницу и начал работать там врачом-ординатором. В начале 1941 года он уже работал заведующим терапевтическим отделением. А потом началась война, и уже 24 июня папа ушел на фронт.

Всю войну он хранил у себя письма своей мамы, написанные на идиш, не ему, а его старшему брату Арону в ссылку в Петропавловск (сам он тогда жил еще дома). Теперь храню их я, хотя, к сожалению, не могу прочитать.

Папа мечтал стать врачом, чтобы вылечить маму, так как она долго болела. Но не успел…она умерла в 1936 году Зато потом всю жизнь бескорыстно лечил людей.

Он утверждал, что именно эти письма, помогли ему пройти всю войну без единой царапины. Семья папы жила в маленьком местечке Красная Слобода недалеко от Минска. Мой прадед и дед были крестьянами. Семья была очень бедной, из пяти детей мой папа – самый младший, он родился 30 марта 1912 года, и единственный, кто получил высшее образование, чем в семье очень гордились.

Когда я была маленькая, он много рассказывал о людях, с которыми работал, об удивительных больных, которые попадали к ним в госпиталь. Этот госпиталь находился в ближнем эшелоне, поэтому солдаты были с передовой. Усталые, больные, тяжело или легко раненые. Они были такие беспомощные, что больно было смотреть. В 1941-1942 г.г. военврач III ранга Менделевич Соломон Гиршевич был начальником инфекционного госпиталя № 3878, и именно оттуда начинается его пристальное внимание к инфекционным болезням, которыми он занимался всю жизнь. Его считали главным специалистом Орловской области по болезни Боткина. Но это было много позже.

А в 1943 году папа получил новое назначение – он стал начальником санитарного поезда. Они возили раненых с передовой в глубокий тыл, и в пути нужно было обеспечить больных всем необходимым: едой, лекарствами. В поезде были свои операционные, работали прекрасные, преданные делу люди. Папа рассказывал, что самое трудное было перевести раненых в другой вагон на ходу, когда все в огне. Работали днем и ночью. Два раза в день, утром и вечером, он обходил все вагоны, разговаривал, писал письма по просьбе больных, осматривал самых тяжелых. Очень трудными были бомбежки, ведь поезд очень хорошая мишень – идет по открытой местности и скрыться некуда.

1943 год – это год, когда поженились мои мама и папа. Мама тоже служила в госпитале. Очень долго их судьбы шли рядом, но до поры до времени не пересекались. Мама поступила в Воронежский мединститут в 1936 году. До конца 1937 года папа работал в терапевтической клинике этого мединститута, но они тогда даже не были знакомы.

Предпоследний госэкзамен мама сдала 21 июня 1941 года. 22 июня их хотели отправить на фронт зауряд-врачами (т.е. считалось бы, что они имеют среднее медицинское образование), но потом в деканате решили дать им возможность сдать последний экзамен 23 июня, который они все сдавали без подготовки. Мама получила диплом с отличием 24 июня 1941 года и сразу же ушла на фронт. Ее первое место службы – город Тамбов, где находилось много госпиталей и где переформировывались госпитали с передовой. Тогда они и познакомились. Потом они служили в разных госпиталях, но недалеко друг от друга.

Мама дошла со своим госпиталем до Полтавы к концу 1943 года, и ей пришлось остаться в маленьком городке Кобеляки что недалеко от Полтавы, потому что 18 января 1944 года родилась я. В1944 году папа получил два сообщения – одно очень радостное о моем рождении и страшное – 6 сентября 1944 года пришел ответ на его запрос о судьбе сестры оставшейся на оккупированной территории

«Товарищ Менделевич!

На Ваш запрос отвечаю, что Ваша сестра Файнштейн Соня Гиршевна с мужем и тремя детьми погибла от рук немецко-фашистских мерзавцев в Красной слободе осенью 1941 года».

Это было большое горе, о котором папа не забывал никогда.

Санитарный поезд на колесах стал его домом до самого конца войны, которая закончилась для него в Венгрии в 1945. 7 мая поезд уже почти пустой поставили на запасной путь и держали там до 10 мая, затем дали зеленый свет и отпустили. Они ехали и мечтали, что скоро, по всей вероятности, наступит мир, они все тогда вернуться домой, и начнется счастливая жизнь. И узнали о том, что 9 мая уже закончилась война только 11 числа. Это была огромная радость, так что у нас дома было два дня Победы 9 и 11 мая.

Все это время мы с мамой жили в Кобеляках. Очень трудно вписывалась мама в так называемую мирную жизнь в освобожденном от фашистов городе: не было работы, не было еды, был малюсенький огородик, который и спасал жизнь. Еле-еле спасал. Когда папа вернулся с фронта, он увидел маму, которая от голода ходила, держась за стены, и меня, которая начала ходить и перестала. Он понимал, что нас надо спасать, но работы по-прежнему не было, и они с мамой в феврале 1946 года решили уехать в Петропавловск, где был когда-то в ссылке дядя Арон, где два года перед мединститутом жил у него папа, куда эвакуировались в начале войны многие наши родственники. Разрешение было получено, и мы уехали в Северный Казахстан.

Мои родители слава Богу, остались живы. После войны мы приехали в Орел, где в 1952 году родился мой брат, журналист, писатель, учитель истории Менделевич Эммануил Соломонович.

Папа работал в инфекционной больнице всю жизнь, он был замечательным врачом. Моя мама была единственным врачом-лаборантом в области с высшим медицинским образованием.

Их уже нет со мной – папа умер в 1980 году, мама – в 1992г.

Всю свою жизнь я храню открытки, которые присылал мне папа с войны. От них и сейчас идет добрый теплый свет папиной любви ко мне и маме…

М.Г. Чакчурина

Чакчурина Мария Григорьевна, 1938 г.р.

Я родилась в небольшом украинском городке  Черновцы в военной части. В начале 1941 года мама Мария Иосифовна родила сына.  Отец Чакчурин Григорий Максимович был военным. С первого дня войны был на  передовой. Я помню немного, что отец погиб при освобождении Киева, документы свидетельствующие об этом были утеряны в связи со смертью матери и переездами. После взятия Киева всех жителей военной части на поезде отправили в Германию. Во время следования поезда он неоднократно подвергался бомбёжки ( даже уже в мирное время рёв самолёта меня приводит в ужас, я  закрываю глаза и  хочется куда-нибудь спрятаться). Мама была ранена  в ногу. Поезд до Германии не дошёл, мы были размещены во временных лагерях, где находились до освобождения. После этого  мама вместе с детьми добиралась в Рязанскую область к нашей бабушке. В послевоенные годы наша семья жила так как и вся страна – холодно и голодно. Мама очень сильно болела и ранение так же дало о себе знать и в 1948 году она умерла. Меня с братом у бабушки не оставили, а отправили в детский дом. Я целый год прожила в детском доме. В памяти остался один случай –  воспитателя по какой то причине решили уволить, но всем детям она очень нравилась. Вечером вся группа сговорилась рано утром идти в Рязань защищать воспитателя. Утром, ещё до рассвета все вышли на улицу, директор увидел это шествие и оставил воспитателя.

    В 12 лет меня отправляют в Орёл в швейное училище. Жизнь и учёба в училище напоминала армию: подъём, завтрак, спецшкола для детдомовских, обед, домашнее задание. Одна была радость, здание училища было в нынешнем здании Юридического факультета ОГУ и прилегало к ТЮЗу, и мы, девчата частенько бегали на спектакли.

    В 13 лет по путёвки я попала в Одессу в санаторий для ослабленных детей. До сих пор счастлива, что попала в театр на «Бахчисарайский фонтан». Театр для меня отдушина и сейчас .

   Младший брат живёт в Киеве, у которого дома стоит  чудом сохранившийся стол, на котором выцарапано имя рукой  отца.

Н.В. Павлова

Павлова Надежда Васильевна, 1937 г.р.

В моей памяти навсегда останется один случай из моего военного детства.

Летом 1943 года я вместе с мамой попала в лагерь. И я, закрыв глаза и вижу снова и снова, что я маленькая, мама больна и ее забрали в лазарет. Все дети в бараке, когда заходили немцы в белых халатах прятались под нары, потому, что у нас у детей брали кровь для солдатов фашистской армии. На улице я ходила вдоль колючей проволоки и однажды через проволоку ко мне протянул руку немецкий офицер, на руке лежала маленькая конфетка, я её схватила и проглотила не жуя. Так продолжалось некоторое время. Когда маму выводили на улицу я подбегала к ней и рассказывала об этом, но она мне не верила. После того как нас освободили из лагеря мы с мамой попали в Польшу. Мы жили в семье: мама помогала по хозяйству и перешивала одежду.

В мае 1944 года все ехали в товарниках на Урал, мы с мамой ехали к бабушке в Приморье. По пути следования, когда матери на станциях выходили за водой дети хватали их за платья и не отпускали их, но когда они все таки уходили, то в вагонах стоял громкий детский плач-вой.

Р.Т. Нелепко

Нелепко Раиса Тихоновна, 1939 г. р.

    Родилась 8 августа 1939 года в Орловской области, Хотынецком районе, селе Красниково. Отец Князьков Тихон Егорович работал конюхом в колхозе и мама Князькова Мария Тимофеевна работала там же. Семья наша была многодетной в которой я была самой младшей. Старшая сестра Антонина 1922 года рождения – умерла на торфяных разработках; Илья 1927 года рождения – погиб при работах на кирпичном заводе в печи; Петр 1930 года рождения - жив по сей день и живёт в том же селе  Красниково; Анатолий 1933 года рождения - погиб; Александр 1937 года рождения – живёт в Братске.

   Отец ушёл на фронт на мой  второй день рождения, 8 августа 1941 года, и уже никогда не вернулся домой. Уже после стало известно, что он погиб под Смоленском в 1943 году. Мать осталась одна с детьми, жили как все холодно и голодно. После того как фашисты вошли в село и основательно обосновались в нем, нашу  семью переселили в подвал. Младшие дети находились рядом с матерью, а старшие пропадали где то целыми днями. Так наступила тяжёлая для всех зима 1942 года. Вскоре моих старших братьев заподозрили в связи с партизанами, а  мама заболела тифом и всех детей забрала к себе сестра мамы за 12 километров от родного дома. В 1943 году весной во время бомбёжки я получила осколочное ранение. Моё лицо напоминало кровавое месиво. Немцы хотели оказать помощь, наложить швы, но старший брат Анатолий побоялся отдать меня в руки фашистов, так и осталась эта грубая отметина жестокой войны на моём лице  на всю жизнь.

Ф.П. Клыковский

Клыковский Фёдор Павлович,  1935 г.р.

На нашей территории ( Витебская область)  шли бои как при наступлении так и при отступлении.

Мама рассказывала что батарея катюш под командованием капитана Флерова находилась в 3 км от полей  деревни и оттуда был сделан первый залп по врагу. Горели вагоны, пожар продолжался сутки.

Батарея уехала в Смоленск, самолеты преследовали батарею и капитан Флеров дал приказ взорвать катюшу.

День когда отец уходил на фронт я помню очень хорошо. Мама собрала отцу вещмешок, отец сел на табуретку и сказал: «Федя с играй мне страдания». Я играл на балалайке (старший брат научил). Я сидел у отца на коленях и играл, а отец сильно сжимал меня.

Что бы сохранить жизнь детям, мать вырыла в огороде подвал, поместила туда какую-то металлическую емкость и натаскала туда зерно, у нас были свои жернова и мы могли молоть муку из которой мать на костре делала нам лепешки.

В конце 1941 года, после боя за Москву хлынули беженцы.

В городе стояла немецкая часть прожектористов, Оршу бомбили каждый день, так как это был крупный ж/д узел. Возле деревни падали фосфорные бомбы.

Помню в 1942 году зимой полицаи веселились: выстрелили из ракетницы по дому и соломенная крыша загорелась, мы  убежали  к соседям. Всю зиму и весну жили у бабушки, летом из колхозного амбара с помощью жителей построили дом.

Летом 1942года переселенцы Смоленской области занесли в деревню тиф, заболели  и немцы. По приказу бургамистра эвакуировали семьи заболевших в Германию.

Как-то утром к домам подошли три подводы,  всех жильцов погрузили и повезли на станцию Хлюстина где формировался эшелон в Германию.

Пока мы все ехали на подводах до станции, мой дядя вскакивал с телеги и бежал по ржи за ним гнался конвой и когда догоняли начинали очень жестоко его  бить. Этот фактор спас нашу жизнь. Опоздали, эшелон ушел.

Полицейские бросили наш обоз, и мы сами добрались до деревни. Пока нас не было, беженцы вынесли все из хаты и увели весь скот.

Старшего брата в 1943году забрали в Германию, когда ехал эшелон старшие ребята выбросили его в окно, и он шел по путям домой.

 Всю войну прожили в деревне. В 1944годунаши войска с боем освободили деревню. 

Как то под вечер пришли разведчики и начали спрашивать где стоят немцы. Утром появились самолеты и начали бомбить.

Об отце известия не было. В 1944году отец прислал письмо, что он находился в каком то городе оренбургской области, в госпитали  где он пробыл 9 месяцев.

Там он выучился сапожному делу.

Как рассказывал папа, под городом Борисов командир отобрал бывших военнослужащих и в качестве разведке отправил в город Борисов, где они встретились с немецкими разведчиками, завязался бой, отец был ранен в бедро и  его контузило. Отца отправили на кукурузнике в Москву, там в госпитале ему сделали операцию и отправили в  Оренбургский  госпиталь

После войны отца лечили травами, так как после контузии у него обнаружили эпилепсию, а  после ранения одна нога стала короче другой.

Отец после войны  заведовал фермой в колхозе.

Н.И. Алферова

Алферова Нина Ивановна, 1934 г.р.

Наша семья Синяковых жила в своем доме, до войны жили очень хорошо. Мама работала заведующей продуктового магазина. Отец с первых дней войны ушел на фронт. Насколько я помню когда была первая бомбежка, то с окраины города бежали люди и кричали что идут немцы. И вот когда началась бомбежка, мы были с младшей сестрой Нелей (1940 год рождения)   у нас дома, прибежала мама и стала прятать нас в подвал. Мама что бы нас спрятать закрыла магазин, а когда вернулась буквально через пол часа , то он был весь уже разграблен населением .  Когда немцы вошли в город и стали расселяться по домам, то у нас дома поселились тоже четверо.  В огородах нашего квартала размещалась зенитная батарея эти немцы ее обслуживали. Вся эта батарея была обнесена колючей проволокой, у них там была своя кухня. Мы с другими детьми проказничали: крали у них дрова, за что хорошо получали, мне тоже однажды досталось и хорошо досталось, так отпороли, что все болело. Мальчишки один раз насыпали песка в мотор одной машины, после чего немцы усилили наблюдение за батареей.

На протяжении всего времени оккупации немцы стояли в нашем доме. К маме и к нам относились хорошо, не обижали, даже иногда угощали, чем либо из своих посылок. И вот однажды после Нового года, как сейчас помню у Нелли день рождение 3 января они решили нам подарить целую, ещё не открытую посылку, но мама отказалась, а нам так хотелось взять эту посылку. И вот когда мама ушла мы все таки ее взяли, а там оказался Рождественский подарок. Это были такие вкусности. Конфеты и печенью выглядели так, как у нас в настоящее время.

Когда началось наступление наших войск. А вместе с ним и бомбёжки, меня ранило осколком в бедро,  когда мы с детьми играли на окраине, но от испуга я не сразу это почувствовала. Когда прибежала домой, то одежда была вся окровавлена, мама очень испугалась, но один из немцев взял меня и отнес в медчасть, где у меня вытащили осколок и перевязали. Бомбежка продолжалась и мы с мамой и другими жителями спрятались в Афанасьевской церкви, а на утро немцы стали выгонять всех, кроме старух и немощных. Мама сказала, что я ранена, а ей сказали, что она может остаться со мной, а сестру они заберут, но она не согласилась на это. И вот мама с маленькой сестренкой и мной раненой шла вместе со всеми. Шли мы долго, правда, по дороге, я помню мне делали перевязки.

Вот в один день около нашей колоны оказался немец на велосипеде, он увидел как тяжело маме с нами двумя и отдал велосипед. Так этот велосипед был с нами и во время нашего переезда от Нарышкино до Белоруссии и во временном лагере, и на обратном пути домой, до тех пор пока несколько наших солдат не забрали его у нас, пообещав нам, что в ближайшей деревне нам дадут лошадь, но никакой лошади конечно же не было.

По возращению домой мы увидели, что наш дом стоял почти что целый. Мы стали обживаться, мама стала работать, а бабушка сидела с нами. От отца с фронта вестей не было, после войны он так и не вернулся в семью, а с тал жить где то под Тулой.

Я жила как перекати поле, много ездила и работала. Сейчас у меня все хорошо, недавно родился правнук, я много путешествую. Желаю всем здоровья и доброты.

Ю.Д. Макаров

Макаров Юрий Дмитриевич, 1935  г. р.

Перед войной мы жили в райцентре Орловской области. Отец был агрономом. На фронт его призвали сразу на второй день войны (отец воевал и на финской). Ушел в 41 году и старший брат (вернулся в 1947 г.), средний погиб в 1943 году под Ленинградом, о чем мы узнали только после освобождения Орла от фашистов.

Когда немцы стали подходить и бомбить городок, где мы жили, наша семья (мама и нас, двое сыновей: десяти и четырнадцати лет) погрузилась на подводу и поехала к деду под Орел в деревню Федореевку (ныне Старцево). Ехали через незнакомые населенные пункты, все вокруг горело. До сих пор стоит перед глазами горящая церковь в какой-то деревне. Когда приехали к дедушке, у них было до поры до времени тихо и спокойно. У деда была новая хата, они построили ее перед войной.

            Как появились немцы в деревне не помню, но осталось в памяти, что было это осенью. Фашисты стали расселяться по домам. Офицеры селились в хороших домах, а солдаты – в старых. У нас тоже жили немцы. Нам они разрешили жить в доме, спать около печки, у двери. Недалеко от нас, в деревне Овсянниково, был немецкий аэродром и  у нас стояли танки, самоходки, а между Хардиково и Булгаково - зенитные и прожекторные установки. Когда наши самолеты летели бомбить аэродром, жители прятались в погребах, а мы, мальчишки, старались выбежать и посмотреть, как прожекторами немцы освещали небо, и били зенитки.

Помню, как бомбили Орел, как горели элеватор и молокозавод, а старший брат ходил в город и приносил оттуда горелый сыр.

В деревне было относительно спокойно, немцы особенно не зверствовали, но вели себя как хозяева. В доме у нас жили офицер и солдат.  Солдат однажды маме показал фотографию и признался, что Гитлер заставил воевать, «а у нас там дети, семья». Очень плохо относились к воровству – угрожали вплоть до расстрела. Но были и трагические события. Помню как плакала мама, и какой ужас и злоба были у меня, когда убили ни за что брата. Он пас корову в поле, а фашисты тренировались в стрельбе. Начали целиться в него и застрелили. Запомнил и расстрел двух пленных солдат.

В то время в деревне еще можно прожить, разрешали сажать огороды. Но приходили в дом и забирали, не спрашивая, кур, молоко, яйца, гусей. А если у кого было две коровы, то одну забирали. В городе было труднее прожить, иногда приходили  горожане обменивать вещи на продукты.

Так прожили до 1943 года. Летом наши войска начали наступление и нас, всех жителей деревни, погнали с вещами в Германию. Некоторые смогли убежать, спрятаться на огородах. Таким образом спряталась и наша бабушка. Из дома нашу семью выгнал офицер. Пригнали нас до какой-то деревни у леса. Спустя некоторое время, услышали раскаты орудий, немцы куда-то скрылись, и мы вернулись домой. Пришли, а деревня сожжена – одни головешки. Бабушка рассказывала, что один немец шел с канистрой и поливал бензином дома, а другой поджигал факелом. Что делать, начали копать землянки и жили в них до зимы. К зиме смогли построить маленькие домики из бревен, которые  выбирали из разбитых  блиндажей и построек воинской части, стоявшей до войны на территории нынешнего профессионального лицей №22.

Фашисты ушли. Надо было как-то жить, и односельчане собрались и выбрали мою маму председателем колхоза. Наши солдаты при наступлении отбили у немцев награбленную живность и   отдали отбракованных лошадей, овец и  коз в колхоз,  чтобы организовать фермы. Многодетным семьям дали коров. Кстати, и пахали на коровах: женщины ведут, а дети погоняют.

Как закончилась  война, как дошли вести о Победе не помню – надо было пахать, сеять. Работать! Радио в деревне не было, его провели только в 1953 году. Какие-то сведения доходили, конечно, до нас через сельский совет, из писем, которые стали приходить после освобождения Орла. А мы работали - от мала до велика.

В школу  пошел  с восьми лет, а некоторым одноклассникам было уже по 11 лет. До седьмого класса учился в Овсянниковской школе, 10 классов окончил в вечерней. После учебы на курсах механизаторов, работал в Куликовской МТС. В 1955 году по комсомольской путевке поехал на целину, уже оттуда призвали в армию.  Мобилизовавшись вернулся домой и пошел работать на  «Реммехзавод». А до пенсии работал в «Орелкоммунстрое». Сейчас мои трудовую биографию продолжают сын и  внуки.

М.И. Митрущенкова

Мария Ивановна Митрущенкова (Королева) (1937 г.р.)

Мои воспоминания о довоенном времени детская память, не сохранила, ведь было мне всего четыре года. Жили мы тогда в Смоленской области, деревне Присмара Екимовичского района. Правда, помню, как вернулся папа с финской войны. Его привезла домой медсестра, так как из-за сильной контузии ему определили инвалидность 1 группы. Он часто болел, были приступы, как тогда говорили, падучей по нескольку раз в день. Хотя, со временем они стали реже, мама ухаживала за отцом, не работала. Жили на папин паёк, который ему давали как инвалиду. На паёк давали немного хлеб, крупы (с хлебом в то время было трудно). Кормились и с огорода.

А было нас у родителей четверо детей: старшая Пелагея 12-и лет, мы с братом мал мала меньше, а младшая,  Анна, родившаяся в октябре 1941-го. Когда началась война, дедушка и бабушка забрали к себе папу.  Начались бомбежки, и мы вместе с односельчанами убегали, прятались в лесу, который начинался сразу за околицей. Помню, как сидели под елью, лил сильный дождь, и мама укрывала нас.

В моих детских воспоминаниях не сохранилось, как пришли немцы в деревню, но в нашем доме они не жили. 

Помню случай, который долго еще заставлял моё детское сердечко сжиматься от страха. Однажды фашисты пришли к нам в дом и стали требовать мёд, еду и уже подняли автоматы, чтобы убить маму, так как им показалась, что мало дали, но посмотрели на нас, четверых маленьких детей, обступивших мать, забрали  еду и ушли.

Во время войны наш дедушка Афиноген Минаевич Королев, две его взрослые дочери Анна (1922 г.р.), Ефросинья (1925 г.р.)  и наш отец ушли в партизаны, а третья, Мария, осталась в деревне: у нее было двое маленьких сыновей.  По предательству старосты немцы арестовали дедушку, когда он шёл за продуктами в деревню.

Я помню арест тёти Анны, разведчицы партизанского отряда им. С.Лазо, ей тогда было 19 лет. Она пришла за хлебом к нам и через какое-то время, посмотрев в окно, увидела, как дом окружают немцы. Очень отчётливо помню её лицо и слова: «Это за мной». Её арестовали  и посадили в колхозную баню. Там она просидела неделю. Её допрашивали, пытали, шесть раз выводили на расстрел, но она никого не выдала, и тогда тётю отправили в концлагерь в Рославль. А дед наш уже был там. После арестовали и всех нас: бабушку, тётю Марию с детьми,  маму и нас четверых - как партизанскую семью. Это было летом 1943 года.

Как рассказывала мама, гнали нас по дороге под конвоем, а до Рославля - 60 км.  Там был очень большой концлагерь, где содержалось много людей. Там мы встретились с тётей Аней, и она рассказала, что дедушку расстреляли. Жили мы в фанерных бункерах, кормили один раз в день какой-то баландой. Нам, детям, было очень голодно, постоянно хотелось есть. Когда объявляли по лагерю раздачу еды, мы становились в длинную очередь и получали свою порцию похлебки. И знаете, эта еда  казалось тогда очень вкусной.

Историческая справка: «Дулаг № 130. Лагерь был обнесен тремя рядами колючей проволоки, через каждые 200-300 метров по периметру стояли вышки, где круглые сутки дежурила охрана. В лагере постоянно содержалось от 20 до 50 тысяч военнопленных и мирных граждан, арестованных за связь с партизанами, за сопротивление оккупантам. Они размещались в неприспособленных для жилья помещениях, а в 1941 г. — под открытым небом. Смертность от холода, болезней и голода в декабре 1941 г. доходила до 600-700 человек в сутки. Большинство бараков полуземляночного типа, с земляными полами, расположенными ниже уровня земли. Надземные и подземные воды заливают эти бараки, и в октябре 1941 года полы в них представляли собой грязное месиво, в котором ноги вязли по щиколотки. Никаких нар, досок или соломы нет, и пленные вынуждены ложиться прямо в грязь. Зимой пол представлял собой ледяную поверхность, покрытую навеянным и нанесенным ногами снегом. Ветер свободно гуляет по этим баракам, так как крыши располагаются на столбах и не доходят до земли, два раза в день выдавали по поллитра баланды (одна - две ложки ржаной муки с отрубями, разболтанной в литре воды) и один раз в четыре-пять дней - по 150-200 граммов хлеба на человека. Раздача пищи организована самым издевательским образом. На несколько тысяч людей, среди которых большинство невоенные, а граждане, схваченные в городе, в деревнях и на дорогах и водворенные в лагерь для того, чтобы довести до нужных размеров количество "пленных", имеется всего три раздаточные. Колонны за пищей выстраиваются за час-полтора до начала раздачи. Сама раздача пищи продолжается в среднем четыре часа. Следовательно, в день надо затратить 10 - 11 часов для получения одной-двух ложек муки и в среднем четыре грамма хлеба. Все эти 11 часов приходится стоять (сидеть запрещено) под открытым небом в любую погоду, по икры в грязи осенью и в снегу зимой. Жертвы террора вывозились для погребения на Вознесенское кладбище. По данным Чрезвычайной государственной комиссии, на Вознесенском кладбище «за период оккупации города Рославля... расстреляно и погребено, примерно, 50 тысяч мирных жителей и военнопленных).

В сентябре 1943 года советские войска освободили нас из лагеря. Возвращение домой было страшным. Отступая, немцы сожгли все деревни, только печные трубы торчали. Мы шли пешком по дороге мимо сожженных деревень, ночевали у костра в каком-то селе и думали, что может, наша деревня цела. Дошли, а там такая же картина: дома сожжены полностью. Выкопали землянку, мама сложила печку, которая топилась по-черному. Бывало, затопит печку, а мы быстрей на улицу – задыхались от дыма. Спали на соломе и ею же укрывались, ведь ничего у нас не было. Вши, блохи, чесотка одолевали... Мама мазала нас лошадиной какой-то мазью. Вот было нам лихо! Есть тоже было нечего. Большую часть еды взрослые отдавала нам, детям. Ели «тошнотики» (блины из гнилой картошки), щавель, лебеду, конский щавель.  Когда мама опухла от голода,  колхоз выделил нам пуд овса.

В то время я не помню нашего отца, только мама рассказывала нам, что, уходя на фронт, он сказал: «Иду на фронт отомстить за отца и брата». Мама его останавливала, мол куда пойдёшь, ведь у тебя четверо детей и сам больной. Но отец ушёл и воевал. Последнее письмо от него пришло из Польши в 1944 году. Там он и погиб в бою. Но вначале было извещение, как о пропавшем без вести.

Очень тяжелое было время, как только мы выжили!  Мама на работе в колхозе: зимой пилила лес, а весной взрослые впрягались в плуг и пахали поля, а мы, дети, всю домашнюю работу делали. Одеться было не во что, ходили в лаптях.

Помню, когда стали возвращаться с фронта мужчины, мама однажды упала в доме и билась в плаче, а бабушка ее успокаивала: «Не плачь, Оля, тебе четверых детей надо поднимать…».

Жизнь наша и после войны была тяжелой. Дом начали строить только после 45 года, а так жили все в той же землянке. Да и какой это был дом! Четыре столба, обшитые всякими древесными отходами. В 1948 году колхоз реорганизовали в совхоз, и мама, накопив немного денег, смогла купить хатенку, в которой мы жили, пока не переехали. В школу ходили за семь км. В лаптях и полураздетые. Брат ходил в пиджаке с взрослого плеча, подпоясанном лыком. Пуговиц не было, вместо них мама пришивала палочки. В колхозе выращивали лен и мы ходили собирать его тайно по ночам (многие, особенно из многодетных семей, это делали на свой страх и риск, зная, что за это может быть). Мама ткала полотно из нитей, отбеливала и шила нам платья, рубашки, а из хлопьев льна ткала дерюжки, которыми мы укрывались. А еще,  мы драли кору ивы, сушили её пучками и сдавали в заготпункты. И мама, подсобрав снова денег,  купила нам валенки. Вот была радость! А наши родные тетя Ефросинья и тетя Аня помогали маме  нас прокормить, делились продуктами. Тетя Ефросинья работала в школе, получала паёк и часть его отдавала маме. Бабушка  варила щавель на воде, делила хлеб на равные части и заставляла все съесть, приговаривая: «Щавеля поболе хлебай, а хлеба помене». А еще были ситуации и пострашнее. Лошади в колхозе пали от сибирской язвы, их закопали, а женщины откапывали ночью и в речку – отмачивать. Потом варили такое мясо и ели. Бог миловал – не умерли.

 Вот так нас, детей, выхаживали матери - вдовы в те тяжелые годы! И МАМА выходила нас, подняла, дала всем образование, замуж повыдала. Когда брат окончил институт во Льгове, переехал в Орел, то забрал с собой маму.

А я  окончила в 1951 году Савеевскую семилетнюю школу, и тетя Аня забрала меня к себе в Ростов. Жила у нее два года, потом вернулась на Смоленщину,  работала, вышла замуж, родила двух дочерей. После смерти мужа в 1968 году переехала к брату в Орел. Поступила в Глазуновский сельскохозяйственный техникум. После его окончания в 1974 году стала работать старшим лаборантом в лаборатории качественной оценки Всесоюзного института зернобобовых и крупяных культур, откуда и ушла на пенсию.