В.А. Ковширова

Ковширова Валентина Алексеевна, 1933 г.р.

 

 

Родилась я 1 мая 1933 года в деревне Моложи, Ильинского района, Великолукской области. У нас была большая семья: 7 детей – 5 сестер и 2 брата. Образование в деревне получали семилетнее, поэтому, для продолжения учёбы, в 1940 году мы переехали в деревню Селезни.

А в 1941 году началась война. Когда Афанасий (старший брат) направлялся в деревню домой, поезд, в котором он ехал, разбомбили. Взяв повозку и погрузив вещи, брат снова собрался в дорогу, но в деревне их нагнали немцы, забрали вещи и решили расстрелять их. Один из пленников сбежал, Афанасия с третьего выстрела ранили. Перевязанный, он через поле добрался к пастуху, который некоторое время выхаживал его. В то время деревня уже была оккупирована. А жили мы на окраине деревни и Афанасия забрали в партизаны.

Моя старшая сестра Анна (которой позднее уже в 80-х гг вручили орден) часто помогала партизанам, рассказывая о местоположении немцев.

Несмотря на то, что мы очень боялись немцев, приходилось прятать еду, чтобы не умереть с голоду. Зерно мы закапывали под пол, корову держали в кустах, чтобы ее не забрали. А кур и поросят немцы побили.

Помню, приходят они как-то раз к нам домой, открывают дверь, наставляют на маму пистолет со словами: «Матка! Яйка, млека, шпик!» (Мама! Яйца, молоко, сало). Мама пожала плечами, показала головы оторванных кур и сказала: «Вот яйка», указала рукой на пустой сарай – «а вот шпик». «Руссиш швайн» - сказали они и ушли, забрав только молоко.

Возле дома у нас были выкопаны траншеи, и как только летел самолет, мы сразу бежали и ложились в них, нам уже неважно было, грязь там или вода… Это были 1941 -42 гг.

Когда немцев прогнали дальше, нас стали эвакуировать. С собой взять мы ничего не успели. Нас посадили в очень маленький вагон и повезли в Калининскую (сейчас Тверскую) область.  Но посреди леса нас высадили, сказав, что потом вернутся. Мама с сестрой сделали шалаш. А кушать было нечего. Старшая сестра Аня собирала червивые грибы, разводила костер и варила их.

В деревне Шишово, Калининградской области в качестве жилья нам досталась конюшня, потому что ночевать нас никто из местных жителей не пустил.

Мы с сестрой Ольгой часто бегали за речку собирать щавель. Оттуда мы тащили мешки, набитые щавелем. Потом разводили костер, и мама готовила похлебку из щавеля и воды. Чтобы не умереть с голоду, за сараем мы рвали рожь так, чтобы никто не видел, сушили зерно, ходили в деревню, чтобы помолоть его. Затем мама пекла лепёшки. Для нас это была огромная радость.

В деревне жилось плохо, и мы решили уйти обратно, домой. Взяли с собой 2 кг зерна, из которого варили суп,  и  пешком шли в деревню. Когда добрались, пошли на свой участок. Оказалось, что наш дом разбомбили, и жить нам было негде. Поселились еще с 5 семьями в учительской однокомнатной квартире, спали на полу, т.к.  печку уступили старикам.

Приближался конец войны  - 1944 год … Мы бегали на колхозные поля, где давно не убиралась картошка, из неё собирали крахмал, и мама нам пекла лепешки. Ребята глушили рыбу, а мы с сестрой собирали ее, стоя по пояс в воде.

Сестра Аня умела шить на машинке и брала заказы, за что ей приносили бобы, различные семечки, рожь.

А между домом и сараем (остальная территория была заминирована) мы с Таней посеяли бобы и постоянно ходили смотреть растут ли они. Однажды мы сидим, и увидели рядом с нами мину. Мы встали и побежали, а позже ее взорвали солдаты.

Когда ходили в школу, никто не думал об оценках, а думали о том, что же мама приготовит сегодня на обед. Хорошо, что школа находилась близко – 200 м от дома. Мама часто готовила  лепёшки из листьев липы и мы их ели. Один раз директор школы попробовала их и сказала: « Какие вкусные!».

Во время войны папа был в плену, но убежал. А позднее стал председателем колхоза.

Однажды мама увидела у соседей старые калоши. Они разрешили ей их взять. Надеваю я их, а один слишком маленький, другой – слишком большой, и иду в школу. Я училась в первую смену, а младшая сестренка – во вторую. Поэтому после школы приходилось бегом бежать домой, чтобы отдать обувь сестре.

 Закончила я 8 классов. Стала студенткой в городе Озерске. Училась с 1951 – по 1955 гг. Затем нас направили в Таджикистан работать, где я прожила 38 лет, а затем вновь приехала в Россию.

 

 



Н.И. Огурцов

Огурцов Николай Иванович, 1940  г.р.

 

 

Когда началась война Николаю Ивановичу не было еще и года.
- Семья наша жила в Залегощенском районе, деревня Евтехово.  Когда началась война,  отца забрали на фронт, мать умерла, мы остались с сестрой, 1936 года рождения. Нас забрала к себе тетя в деревню Гурово. Я мало что помню, потому, что был очень маленький, все по рассказам старших. Они рассказывали, что когда пришли немцы, жителей деревни стали выгонять из домов, забирали скот, продукты питания. Мне рассказывали, что меня маленького немец бросил под лошадь, и я чудом остался жив.
Потом немец погнал нас вместе с тетей и сестрой сначала в Латвию, в концлагерь. Там у детей брали кровь. Я плохо помню, а вот сестре было лет 6 и она рассказывала, что каждое утро к нам в барак заходил немецкий офицер и с ним женщина, которая говорила  по- русски. Она спрашивала у детей, кто хочет каши,  быстро становитесь в ряд. Поведем вас кормить. Они шутили, смеялись, а дети спотыкались, толкались, каши хотели все.
- Не ссорьтесь, подождите до завтра,-говорила женщина.

Сестра говорила, что сначала верила, вместе со всеми бежала, толкалась, а потом стала бояться: ведь те дети, которых уводили, почему –то не возвращались в барак. Садилась под самую железную дверь при входе, и, когда нас уже было мало, женщина все равно нас каким-то чудом  не замечала. Как долго это продолжалось, не скажу. Детская память неточная, она запоминает только страх и только хорошее. Слышим однажды шум, крик, стрельбу. Стучит железный засов — в барак к нам врываются родные солдаты с криком: "Детушки!" Солдаты берут нас на плечи, на руки по несколько человек. Целуют, обнимают и плачут, что мы такие легкие, что у нас одни косточки. Выносят на улицу, и мы видим черную трубу крематория. Несколько недель нас лечили, кормили. Когда мы окрепли, повезли  домой...
Отец пришел с войны на костылях, но живой, какая это была радость!

 Я закончил 7 классов и выучился на шофера. Потом забрали в армию, служил три с половиной года в Германии. После армии женился, проработал 20 лет шофером в прокуратуре и ПМК. Вырастили с женой сына. Сейчас живем вдвоем с супругой.



В.И. Шелыганов

Шелыганов Вячеслав Иванович, 1929 г.р.

 

-Гитлеровцы пришли в наше село летом 1941 года со стороны поселка Кромы, - вспоминает В.И. Шелыганов.- Ехали на машинах и мотоциклах. Вокруг сразу стало людно и шумно. В те времена в Никольском насчитывалось почти тысяча домовладений. Фашисты занимали самые крепкие просторные жилые дома, а хозяев выгоняли на улицу, отбирали продукты, живность. Им также приглянулся добротный  дом моих родителей, в нем они обустроили офицерскую столовую, казино. Мой отец и брат к тому времени были уже на фронте, а мать с шестью детьми, включая меня, остались в селе. Сначала нас всех немцы выгнали, но потом мне приказали вернуться, чтобы топить им печку, греть воду, помогать поварам. Маму предупредили, что если сын будет плохо выполнять обязанности, то всем будет «капут».
Первое, что сделали фашисты, с помощью предателей, составили списки коммунистов. Как известно, именно у нас была организована первая партийная ячейка на Орловщине. Когда началась война, многие коммунисты ушли на фронт добровольцами или уехали по заданию партии. Но все же 16 человек, включая одну женщину, фашисты арестовали и поместили в школу, где долго допрашивали, а потом повели на расстрел. Кровавую расправу я видел собственными глазами, спрятавшись в кустах, недалеко от места казни. После расстрела офицер лично из пистолета сделал контрольный выстрел в голову каждого. Для меня, подростка, эта трагедия стала сильным потрясением. Забившись в кусты, я долго плакал. Этот ужас тяжело переживало все население, ведь все были друг другу как родные.
Позднее немцы начали отправлять жителей в Германию, а оставшихся заставляли работать на них. Зима 41-го года была морозной и снежной, поэтому всех гоняли чистить дороги. Помню, чистим снег, жарко становится, а фрицы стоят, топочут ногами, обутыми в сапоги, а сверху – лапти, да еще и портянки намотаны. На голове носили шерстяные платки. Чуть остановишься – сразу автоматная очередь, вот так и подгоняли. Что и говорить, натерпелись много за годы оккупации.
Мы несказанно обрадовались, когда наши войска начали наступление со стороны деревни Яковлево. Правда, противник оказывал сильное сопротивление, бои шли тяжелые и кровопролитные. Из деревни Философово фашистов выбивали в течение шести дней, несколько раз из рук в руки переходило и Никольское. Немецкий снайпер, засевший на колокольне церкви, не давал нашим солдатам подняться в атаку. Но разведчикам все же удалось «снять» его, и только  тогда наши бойцы с криком «Ура!» дружно пошли в наступление. А следом подтянулись знаменитые катюши и танки, с неба помогали самолеты.
Мы с сестрой прятались в подвале одного из домов в соседней деревне Барановке. Я отлично слышал, как залпом стреляли наши катюши.

 То, что мы пережили, передать словами невозможно. В душе я испытывал гордость за солдат-освободителей и в то же время – страх быть убитым после двух лет, проведенных под фашистским игом.
Позднее, когда все стихло, мы с сестрой вернулись в Никольское. Перед отступлением немцы сожгли десятки жилых домов, восточная сторона села, так называемая Антоновка, была стерта с лица земли. Уходя, оккупанты забрали скот, птицу, добротные вещи, оставив многих без крова и еды.
После освобождения надо было восстанавливать разрушенное немцами хозяйство. Трудились все: и женщины, и подростки. Постепенно возрождался колхоз, начали сеять хлеб, разводить скот. К счастью отец и брат вернулись с фронта живыми, вся семья была в сборе, трудились не покладая рук.
 В 1948 году призвали на службу в армию. Служил в ВМФ  СССР моряком черноморского флота пять с половиной лет. Вернулся, женился. Вырастили с женой пятерых детей, дали им образование. Теперь у нас шестеро внуков и два правнука. Я 40 лет проработал за баранкой автомобиля, а жена 30 лет трудилась дояркой на ферме. Построили добротный дом, в котором проживаем и сейчас. Дети во всем помогают. В 2013 году отметил 85-летний юбилей.

 

 



Р.Т. Нелепко

Нелепко (Князькова) Раиса Тихоновна, 1939 г.р.

 

    Родилась 8 августа 1939 года в Орловской области, Хотынецком районе, селе Красниково. Отец Князьков Тихон Егорович работал конюхом в колхозе и мама Князькова Мария Тимофеевна работала там же. Семья Князьковых была многодетной в которой Раиса была самой младшей. Старшая сестра Антонина 1922 года рождения – умерла на торфяных разработках; Илья 1927 года рождения – погиб при работах на кирпичном заводе в печи; Петр 1930 года рождения - жив по сей день и живёт в том же селе  Красниково; Анатолий 1933 года рождения - погиб; Александр 1937 года рождения – живёт в Братске.

   Отец ушёл на фронт во второй день рождения маленькой Раисы 8 августа 1941 года и уже никогда не вернулся домой. Уже после стало известно, что он погиб под Смоленском в 1943 году. Мать осталась одна с детьми, жили как все, холодно и голодно. После того как фашисты вошли в село и основательно обосновались в нем,  семью  Князьковых переселили в подвал. Младшие дети находились рядом с матерью, а старшие пропадали где-то целыми днями. Так наступила тяжёлая для всех зима 1942 года. Вскоре старших братьев Раисы заподозрили в связи с партизанами, да и мама заболела тифом и всех детей забрала к себе сестра мамы за 12 километров от родного дома. В 1943 году весной во время бомбёжки Раиса получила осколочное ранение. Лицо девочки напоминало кровавое месиво. Немцы хотели оказать помощь, наложить швы, но старший брат Анатолий побоялся отдать сестру в руки фашистов, так и осталась эта грубая отметина жестокой войны на лице ребёнка на всю жизнь. После освобождения села семья Князьковых воссоединилась.  



О.Ф. Петроченкова

Петроченкова Ольга Федоровна

 

Маленькая Оля (третий ребенок в семье) жила с родителями в Калужской области, в райцентре Хвастовичи. Осенью 1941 года село заняли немцы, а до этого события здесь были частые бои, налеты немецкой авиации. Помнит Ольга Федоровна, как послала ее мать на огород накопать картошки. И тут как раз налетели немецкие самолеты. Приметил один из них ребенка и устроил охоту. «Как начал строчить, я упала в траву от страха. Самолет улетел, я поднялась, добежала до речки - самолет опять вернулся, опять начал строчить. Меня берег спас - я прильнула к нему, спряталась», - рассказывает она.

Отец большой семьи Федотовых Федор Кузьмич был хорошим плотником. Дом их был большой и ухоженный и,  немцы заняли его под комендатуру. Сначала вся семья жила в доме, а потом немцы всех выгнали, и все население стало жить  в лесу: в оврагах, в шалашах. Кто- то донес в комендатуру, что отец Ольги  до войны работал бригадиром и был на хорошем счету. Из-за этого мать забрали в гестапо. На площади  в райцентре фашисты соорудили виселицу  и мать повели туда, и еще учительницу, согнали всех жителей. "Мы были тоже там вместе с бабушкой. Мама стояла бледная, ожидая своей участи. На наших глазах немцы повесили учительницу, а мы и наша бабушка плакали  и кричали. И вдруг староста стал что-то говорить немцу, который командовал  на казни, показывая на нас. И нашу мать отпустили.

   До прихода немцев в наших местах шли жестокие бои. Однажды во время боя осколком убило тетю, другая была тяжело ранена в бедро и ногу. У убитой остались трое маленьких детей. Осенью 41 года немцы выгнали из леса всех людей, собрали и погнали в сторону Брянска. Раненую тетю  мы посадили на тележку и везли, иначе ее расстреляли бы. Все  старые и малые шли пешком. Мы несли с собой сухари, которые насушили еще до прихода немцев по совету отца. В доме было много муки, мать с началом войны пекла хлеб и сушила сухари.

        Недалеко от Брянска всех нас согнали в колхозные зернохранилища, территорию огородили колючей проволокой. В этих складах было много трупов, как потом мы узнали, что это были расстрелянные партизаны. Некоторое время  мы находились так вместе с трупами. затем их убрали и привезли солому для подстилки.

        Наши сухари к тому времени уже закончились, и мы щепочками выколуповали из щелей застрявшее там зерно. Немного помогали местные жители, которые перебрасывали через забор овощи и немного хлеба, немцы в это время не кормили совсем.  Потом отобрали самых крепеньких, до войны мы хорошо жили и были упитанными детьми, к тому времени еще не успели исхудать. Мы не понимали тогда, зачем нас отобрали, а потом поняли, у нас брали кровь для раненых немецких солдат. Мы всей семьей оказались вместе. Кровь брали не каждый день, но регулярно, граммов по 100. Неизвестно, что было бы с нами, если бы в конце 42 года нас не освободили бы советские войска.

 Когда вернулись домой,то увидели, что все сожжено, кругом одни пепелища. Соорудили землянку и стали в ней жить. Начался тиф, от которого умерла мама, на бабушкиных плечах остались 8 сирот, да еще несовершеннолетняя ее раненая дочь.  Жили настолько тяжело, что после плена и голода  все тело было в рубцах, покрытое пленкой, которая вспучивалась  и отдиралась. Тогда нашей бабушке предложили    отдать нас в детский дом, отец в это время тоже погиб.  

Нас, самых маленьких бабушка отдала в детский дом. Первый детский дом был  среди болот, в уцелевшем большом здании.  Было тоже и холодно и голодно, но все-таки можно было выжить. Спасало то, что ходили в лес и собирали ягоды, грибы, зимой лакомились уцелевшей замороженной рябиной. Потом  были другие детские дома, первые послевоенные годы были голодные, это время мне трудно назвать детством. Но именно там нас научили  рукоделию, дали профессиональное образование, мы очень рано стали взрослыми. Так мы  привыкли к работе, что трудно и сейчас сидеть просто без  дела.



М.Ф. Васюкова

ВАсюкова Мария Федоровна, 1935 г.р.

 

Когда началась война, мне было шесть лет. Наша семья проживала на Урале, в 30 километрах от г. Свердловска (ныне – Екатеринбург). Запомнился голод. Хлеб выдавали по карточкам: детская – 300 гр, рабочая – 800 гр, и на маму – 300 гр. Их выдавали на месяц. С утра пораньше мы занимали очередь  за хлебом. Привозили его на машине, разгружали, раскладывали по полкам, а мы, дети, с радостью вдыхали этот хлебный запах. А хлеб был черный, сырой, тяжелый, из чего его пекли – не понятно.

О белом хлебе мы только мечтали и забыли, какого он вкуса. Мама делила хлеб на три части (завтрак, обед, ужин), а потом на равные кусочки каждому.

Похлебку варили в большом чугуне. Очень много использовали трав: лебеду, крапиву и другие. Заправляли похлебку молоком. Получалась так называемая  тюря, но мы ее ели с большим удовольствием.

Спасала нас наша кормилица-корова. Нам доставалось понемножечку молока. Вот все, чем мы питались. Особенно тяжело было весной,  когда заканчивались выращенные летом продукты – бобы, картошка, морковка и т.д.  И тогда оставался только хлеб. А однажды у нас украли хлебные карточки. И мы несколько дней голодали. Но продавец проявил сочувствие к нашей семье и нашел воришку. Карточки на обороте были подписаны. А украла их соседка, девочка лет двенадцати. Их семья тоже голодала и, видимо, поэтому она пошла на такой грех.

В 1947 году, через два года после окончания войны, отменили карточную систему и можно было купить хлеб в коммерческих магазинах. Пришлось продавать молоко чтобы купить хлеб на нашу семью.

Мама будила меня в четыре часа ночи, чтобы успеть на рабочий поезд к шести часам. До станции нужно было преодолеть шесть километров с двумя бидонами. Потом поездом до города один час едем «зайцем» - без билетов.

Когда продам молоко, иду за хлебом и обратно домой. За эти труды мне позволено было купить карамель «подушечку».

В нашем поселке сгорела школа. И нам пришлось ходить в школу за шесть километров в поселок Красное с 5-го по 7-й классы. Зимой морозы в те годы были суровые, ниже 30 градусов. Одежда была плохая: телогрейка, валенки, чулки хлопчатобумажные, никаких теплых трико и колготок не было. Заходишь в класс и ничего не слышишь – отогреваешься.

Летом ходили в лес за ягодами: земляникой, черникой и везли в город продавать, чтобы купить школьную форму, обувь.

Много работали на огороде: прополка овощей, рыхление, полив капусты ежедневный. Заготавливали сено для нашей коровы-кормилицы. Папа научил и этой работе.

Так мы, дети войны, помогали своим родителям и не роптали, не хныкали, не жаловались на свою судьбу. Трудились много.

После окончания семилетки я поступила в техникум и там надо было трудиться, чтобы заработать стипендию. С тройками стипендию не платили.

Так и привыкли мы всю жизнь трудиться, ни на что не роптать.

 



А.А. Абанькина

Абанькина Александра Акимовна, 1934 г.р.

 

Когда началась война и началась оккупация  в нашу  деревню Мужиково приехало  сначала мало немцев, их звали «квартирьеды»  они отмечали дома, где что будет.

У нас поставили отметку «кухня», а через день приехало много обозов. К нам на лошадях подвезли кухню. Кухня была на улице, ее там и топили дровами.

В нашем доме жили несколько немцев, они были все разные: злые и добрые. Помню, как 25 декабря нарядили у нас елку. Они пили, гуляли, а некоторые из немцев давали нам, детям, меда и шоколада. По деревне начал ходить полицай (наш деревенский мужчина), говорил, что бы мы эвакуировались. Мужик он был очень вредный. Немец за нас заступился и подсказал нам «Идите к речке, в овраг, далеко не ходите. Собирайте вещи, солому чтоб не замерзнуть, берите скотину». Мать взяла одну корову, поросенок сгорел, когда дома поджигали. Так во рву  мы и жили до прихода наших русских солдат, которым мы были очень рады.

 

 



В.М. Морозов

Морозов Виктор Максимович, 1935 г.р.

 

Когда началась война, мне было 6 лет, но, не смотря на малый возраст, один эпизод я запомнил на всю жизнь.

В конце декабря 1941г. немцы, отступая под натиском наших войск, на своем пути все уничтожали. В нашем поселке, Шуйский, под вечер выгнали все население, в том числе и детей из домов и погнали полем в сторону Орла под конвоем немецких солдат. Отойдя от поселка около километра, конвоиры приказали убегать в балку поросшую лесом. Народ этому обрадовался и побежал. В лесу мы простояли до темноты, дети стали замерзать и старшие (в основном женщины) решили идти в поселок, чтобы отогреться самим и спасти детей. При подходе в поселок нас встретились немцы, которые открыли один сарай и приказали слать солому и обогреваться всем вместе, а двери закрыли с улицы прочно. Сарай этот был покрыт соломой и был соединен с домом плетневом забором, а находился этот дом вторым от края поселка. В нашей толпе были ребята лет 15 — 16, они то и забрались на чердак сарая, проделав в соломенной крыше отверстие, наблюдая за немцами. Заметили что. немцы начали поджигать дальние дома. Потом сообщили что загорелся соседний дом. А когда подожгли дом в сарае которого мы находились, все старшие разом навалились на дверь и сломали ее. Все выбежали на выгон, но немцы к этому времени уже уехали, так что по случаю их спешки мы остались, не сожжены. В деревне остался один Танюшков дом, его спасли. Все сбились в один дом, отогрелись, а уже потом разошлись кто по подвалам, кто по родственникам.

 



А.И. Пронина

Пронина Александра Ивановна, 1933 г.р.

 

Я родилась в Болховском районе д. Борилово. Отца забрали на фронт в первые дни войны. Остались пятеро детей, мама и бабушка. Печку топили соломой, на которой мы спали. Взрослое население гоняли на  рытьё окопов. Среди оккупантов нашей территории были и финны, и итальянцы, и немцы. Штаб у них был в Болхове. А по деревне они ходили по  всем домам: забрали шапки, валенки, полушубки,  у нас забрали мамину швейную машинку. Мама сходила к их начальнику и машинку нам вернули, но  солдаты маму отстегали за это кнутом .

Однажды мама рассказала, что трех мужчин из деревни повесили, якобы за связь с партизанами. У соседки до войны жили студенты с преподавателем иностранного языка. Эта учительница работала в комендатуре переводчиком и очень много материально помогала нам, выпросила у немцев даже лошадь для нас.

Летом 1943 началось наступление наших войск. Нас немцы выгнали из деревни и хотели угнать в Германию, но у них ничего не получилось, т. к. было сильное наступление наших войск.

Стояла такая гарь, что ни чего не было видно. Мы спустились в овраг, где было полно трупов наших солдат, танков. Сколько там времени просидели не помню. От нашего дома осталась одна печь, да и по всей деревни ни одного дома не осталось. Кушать было не чего, собирали колосья с неубранных полей, гнилую картошку. Многодетным давали сои, но все -равно мы были голодными.

Наш дом стоял на краю поля, с двух сторон овраги, а в них полно трупов солдат, танков. Возле нашего дома сделали братскую могилу, а еще возле церкви и школы. Те могилы потом сделали с надписями, т.к. много было в карманах у бойцов иконок, записок, молитв, а у нашего дома могилы не обозначены. Недавно я узнала, что в нашем селе Борилово (передавали по телевизору) было очень крупное сражение, как в Вяжах.

 



С.Л. Райхлина (Волкова)

Волкова (Райхлина) Серафима Львовна, 1925 г.р.

 

"Немцы вошли в Орел неожиданно, мы не думали, что это может случиться. С этой минуты в течение нескольких суток через город шли танки.

Проснувшись утром, мы увидели, что весь город обвешан листовками: «За укрытие жидов – расстрел». Всем евреям в этот же день объявили, чтобы они явились на регистрацию в бывший Горсовет (недалеко от Торговых Рядов). Каждое утро нас заставляли выполнять разные работы: мы чистили и убирали город, переносили вещи, иногда должны были собрать и представить им определенное количество серебряных приборов. В противном случае – расстреливали по 5-7 человек. Так продолжалось несколько дней.

Мне было 16 лет – близко к 17, и поэтому немцы решили, что я – взрослая. Десять человек, и меня в том числе, направили в прачечную на стирку немецкого солдатского белья. Поставили там огромные котлы и в них кипятили белье. Это была очень тяжелая работа и физически и морально. За нами присматривали солдаты. Мы и жили там же в бараках за Горсадом. Иногда нас по очереди отпускали домой за сменой белья и помыться.

 В это время в городе появились новые листовки: «Предупреждаем жидовок, чтобы они не закрывали знаки на груди и на спине шалями и воротниками. За нарушение приказа – расстрел».

Каждое утро мы узнавали, что ночью увели еще одну семью, и больше их никто не видел. Все понимали, что это означает расстрел.

Недалеко, на улице Ленина, жила моя тетя с мужем и тремя детьми – в одну из ночей увели их тоже. Мы с мамой очень беспокоились, что скоро придет и наша очередь. Вот тогда я обратилась к одной девушке, с которой мы учились в одной школе, она была на несколько лет старше меня. Она работала в Городской Управе. Именно она добыла мне поддельный аусвайс на имя Рагулиной Серафимы – без этого нельзя было уйти из города.

 Жителям Орла разрешалось выходить за пределы города, чтобы обменять вещи на продукты, ведь город совсем не снабжался продуктами. Однажды меня отпустили с работы, и я не вернулась, с этим аусвайсом и прошла через все патрули.

Потом я долго ходила по деревням, просила милостыню, мне иногда подавали, кормили, пускали переночевать. Все это время я была одна, так как выйти вдвоем мы с мамой не решились, но договорились встретиться позже.

Все это происходило в первые дни апреля 1942 года. Именно тогда в селе Знаменское я встретила в деревне женщину, сельскую учительницу, которая была старше меня на 10 лет – Лимареву Анну Ивановну. Благодаря ей я осталась жива и встретила маму. Мы больше не расставались и говорили всем, что мы сестры. С ней было ее двое детей – мальчик и девочка.

Я мало что умела делать в деревне. Но Анна Ивановна нашла работу и для себя, и для меня – на молочном пункте, который организовали немцы. Там делали творог и масло. Нам практически не платили за работу, только давали кусок хлеба в день и иногда разрешали брать «перегон» – отходы от производства масла.

Так прошло полтора года. В самом конце июля 1943 года немцы собрали большой обоз, выгнали всех из города и погнали на запад. Их бомбили наши самолеты, а они отступали и прикрывались нами. Когда останавливались на ночь, то ночевали в подвалах. Наступил август. Однажды Анна Ивановна пошла добыть что-нибудь поесть, но скоро прибежала назад и сказала, что немцы забирают молодых. Поэтому она положила меня на пол в подвале, прикрыла сеном и посадила на эту кучу своих детей. Вошли немцы, подошли к детям и хотели потыкать эту кучу сена штыками, но Анна Ивановна встала перед ними и сказала, чтобы не беспокоили больных детей. Немцы, побоявшись заразиться, отошли и поспешили уйти. Бог меня уберег, а утром дверь в подвал открылась, и молодой голос крикнул: «Выходите, свои!»

Анна Ивановна была признана Праведником мира. И в 2005 году Алла Гербер вручила награду брату Анны Ивановны, он живет в городе Елец. Самой Анны Ивановны уже не было в живых.

В том далеком 1943 году мы все вернулись назад в село Знаменское и прожили там год. Я училась в 10 классе, а Анна Ивановна стала директором начальной школы и преподавала там".

P.S.

Позже Серафима Львовна окончила школу, приехала к родственникам в Москву, поступила в областной Педагогический институт имени Н.К. Крупской, всю жизнь работала в школе. После института вышла замуж, у нее двое детей. Сейчас ей 83 года.

 



В.Т. Севостьянов

Севостьянов Владимир Тимофеевич, 1928 г.р.

 

Лето 1941 года. Мне исполнилось 13 лет, я окончил 6 классов. Мы, ребятишки, целыми днями купались, играли в догонялки, в прятки, в лапту.      

22 июня, примерно в середине дня, я был дома. Мать занималась по  хозяйству. Вдруг заговорило радио, выступал министр иностранных дел В.М. Молотов. Он говорил о том, что Германия, без объявления войны внезапно напала на нашу страну, начались военные действия. Это было так  неожиданно, что я после его выступления спросил мать, поняла ли она, о чем он говорил. Она ответила «Сынок, кажется, началась война». Трудно сказать, что переживала она в этот момент. Дело в том, что старший мой брат к тому       времени уже был женат и имел двух детей. Он только что вернулся с  финской войны. Второй брат окончил летное училище, так что понятно было, что воевать он будет с первых дней. Сестра была замужем за военным и тоже имела двух детей. Когда брата провожали на войну, он старался быть бодрым, успокаивал всех. С первых дней войны он оказался на фронте, но   всегда писал бодрые письма. Писал, что у него все нормально, вот разобьем фашистов, и я вернусь. Но он не вернулся. Как потом рассказывали односельчане, которые были с ним рядом во время сражения под Смоленском (в районе Ельни), он был шофером и обеспечивал фронт снарядами. Его машина была подбита и сгорела, но он остался жив. Конечно, ему дали другую машину и он продолжал возить снаряды, постоянно попадая под бомбежки и обстрелы немецкой авиации. Похоже, что там он и погиб, хотя похоронки мы не получали, может потому, что она не успела дойти, так как мы попали под оккупацию.

Запомнился день 2 октября 1941 года, когда немцы вошли в Кромы. Взрослые, наверняка знали больше нас, до нас же дошло, что происходят какие-то серьезные события: то ли фронт где-то прорвали, то ли десант немцы где-то высадили. Отец моего друга (и родственник) Севастьянов Петр Тихонович был директором пенькозавода, и естественно коммунистом. Коммунистов собирали в райкоме партии. Как теперь известно, партийные органы в случае оккупации занимались организацией работы в тылу у немцев. Организовывалось подполье, партизанские отряды и т. д. тогда, конечно это были секретные мероприятия, и мы, естественно ничего об этом не знали. Так вот 2 октября уже во второй половине дня, ближе к вечеру, он вместе со своим секретарем парторганизации Щеголевым Павлом Матвеевичем поехали на лошади в Кромы, но довольно быстро вернулись, так как в Кромах, или около них услышали стрельбу пулеметов. Они попросили нас с другом сбегать до Кром и по возможности узнать, что там происходит. Мы жили на Кукуевке, и побежали по так называемой маленькой дорожке, по обеим сторонам которой росла конопля, так что мы в любой момент могли в ней спрятаться. Когда мы подбежали к тому месту, где сейчас находится школа, точнее, где сейчас трансформатор (тогда ничего этого не было, было сплошное конопляное поле), мы услышали стрельбу, доносящуюся со стороны Кром. Мы увидели машину, которая ехала со стороны Орла в Кромы. На том месте, где сейчас автостанция мы увидели немецкий танк (правда, были уже сумерки, темнело, но танк был отчетливо виден). В этот момент он ударил трассирующим по приближающейся машине. Она загорелась, из кабины вывалился человек и скатился вниз. А от танка к машине уже бежали немцы и что-то кричали. В ту же минуту человек поднялся и побежал в заросли. Когда он подбежал к нам, мы увидели, что у него перебита рука, она висела в рукаве окровавленной гимнастерки. Другой рукой он достал бинт, разорвал упаковку, но бинт никак не разматывался. Конечно, он испытывал страшную боль, от которой чуть не терял сознание, но сладить с бинтом так и не мог.

Мы помогли ему забинтовать руку, тоже, конечно, не очень хорошо, но все-таки, так, чтобы боль была меньше.

Он спросил, есть ли в деревне немцы. Мы сказали, что нет, и он пошел в сторону деревни. Больше мы его не видели. Вернувшись, домой, мы рассказали все, как было, а Петр Тихонович и Павел Матвеевич прямо на лошади переехали вброд речку и отправились в Кривчиково....

 Как сложится их судьба, никто не знал. Но получилось, как мне кажется все очень романтично, как в хорошем приключенческом романе. Севастьянов П.Т. появился на второй день после освобождения Кром, в составе наступающих войск в звании капитана, с пышными усами, очень красивый бравый офицер. Но, конечно, ушел дальше вместе со своей частью, а вернулся домой уже из Германии, после окончания войны...

 ...Мы пережили тревожную ночь, а наутро 3 октября из Кром в направлении на Орел пошли немецкие танки. Их было очень много. Танки и машины шли на Орел с небольшим интервалом несколько дней. Как потом стало известно, это была танковая армия Гудериан.

         



А.И. Третьякова

Третьякова Анна Ивановна, 1927 г.р.

 

 

              В нашу деревню немцы пришли к зиме, стояли у нас почти 3 года.

Гоняли нас каждый день на дорогу работать. В конце деревни ждал патруль, который сопровождал нас до работы и назад. Дорогу  мы чистили от снега и на каждого отводили определенное количество метров. По дороге или рядом тянулась линия толстого провода. Однажды одна из женщин нечаянно его перерубила лопатой. Кто это сделал немцы так и не узнали, т.к. мы быстренько друг другу лопаты затупили.

Под Курском были, копали окопы. Однажды нас погрузили в машину и куда то повезли. По дороге мы с подружкой убежали, спрятались в копне сена, которую прокопали почти до дна. Выглянув из укрытия через некоторое время, увидели старика со старухой и коровой, присоединились мы к ним и успешно дошли до дома.

 



М.Ф. Фирсакова

Фирсакова Мария Филлипована, 1922 г.р.

 

 

Когда началась война мне было 19 лет, я жила с матерью, отцом, сестрой, золовкой, племянниками. Брат Василий служил в армии в Севастополе моряком, а брата Ивана призвали на фронт, он был зенитчиком, дошел до Берлина, оба вернулись с войны живыми, а дядя был партизаном и погиб.

Однажды приехал из Новосиля нарочный говорит война началась. Мы все бабы со слезами, мужикам собирали сумочки, и пошли в военкомат, проводили их. Сами голосим, уборочная скоро, мужиков нет, одни бабы да старики, ну и ребятишки. Лошадей забрали, урожай на носилках стаскивали, а тут стали посылать окопы копать. Однажды мы копали в Строгане на «Прохоровой», а Мужиковские бабы где «барский» сад, летел самолет, бросил бомбу и бомбой разорвало двух сестер из с. Мужиково, а мы все видели, все как кинулись врассыпную, было так страшно.

 А когда началась зима стали посылать снег убирать для наших военных в с. Пруды и в с. Воротынцево.  Голод был невозможный, соли не было. Соль покупали в Ефремове, один стаканчик 100 рублей. а так ходили в Новосиль, где овчину выделывали на тулупы, потрясем овчинку, с нее соль осыпается вместе с грязью, мусором, песком собирали ее, потом в воде кипятили и этой водой солили еду.

Приехали немцы на наш поселок, расставили пушки, сами в легких куртках, ботинки на деревянной подошве, окультуренные кожей, а на улице мороз. Начали стрелять в сторону д. Мужиково. Постреляют и бегут греется по домам, у нас была землянка, поэтому немцы у нас не поселились, они селились у кого дома были. А к нам поселили четырех узбеков (шоферы), то ли пленные, то ли рабочие. Они нас извещали, что деревню будут жечь, что  будут угонять в Орел. Были еще чехи и поляки. Они были хорошие, не обижали нас, ни чего плохого не делали, даже подкармливали. А вот немцы и финны такие злые были, жестокие, все забирали и еду и вещи. У нас забрали поросенка и кур, а мы и так очень бедно жили, голодали.

 Выбрали на поселке старосту, Аниканова Илью Ивановича, заставляли собирать картошку по поселку для них. Илья Иванович был хороший человек, собирал нас и уводил в лес, там в горе раньше камни копали и остались пещеры, вот он нас там прятал целый день, отсидимся, а на ночь домой украдкой, это чтобы немцы ни куда не угнали.

Когда пришли наши военные, то  две сестры, Подкопаевы Маруся и Нина, оговорили Илью Ивановича, сказали что он немцам помогал. Его  увезли в Орел и там повесили. А он очень хороший человек был, он нас спас и сам прятался от немцев, но ни кто разбираться не стал, время такое было.

Немцы говорили по русски не очень хорошо, но понять можно было. У нас спрашивали где «Быстроф», где «Мужикоф». Однажды заставили мою золовку проводить их на п. Быстрый, а был туман и она водила их до утра, они ее чуть не застрелили, испугалась  она тогда очень.

 У нас был один глупый парень Миша. Немцы спрашивали у него: «Где тут девки хорошие», он говорит: «Уменя две сестры Валька и Нинка, у Подкопаевых две девки» и т.д. «А где мед?»- спрашивают -а он им «У Малаховых, и у нас». Все рассказывал немцам, что не спросят, а они над ним хохочут.

 Немцы к деушкам молодым приставали. На Строгании жила Поля Родина, ее изнасиловали. Пригласили картошку на ужин почистить, а сами издевались над ней, она вскорости  после этого умерла. Еще бабку Федину, она уже старая была, но ее тоже изнасиловали, а девчата молодые прятались, убегали.

Когда немцы стали отступать начали поджигать деревни Строгань, Мужиково (это каратели были), а нам все видно, пламя страшное, а мы в омшанике на краю деревни спрятались, (вот как раз узбеки нас предупредили). Взяли с собой кой чего из еды, думали отсидимся, немцы нас не найдут, а они нашли. Выгнали из омшаника. Подожгли нашу деревню, нас погнали на Новосилъ. Мой отец самый старший был среди нас, скомандовал «Под гору к лесу около Антоновой Ямы». Там        был дерник, мы в этом дернике неделю почти жили, на морозе, из еды был только хлеб им и кормили детей. Когда немцы зажгли  наш поселок, все очень обрадовались. Слава богу раз зажгли значит уходят, можно будет вернуться домой.   О том что война закончилась, тоже сообщил нарочный, выбежали все на гору и плакали и смеялись, музыка от куда-то появилась. Собрали у кого что есть из провизии, застолье прям на выгоне разложили и устроили праздник.

 



А.Н. Щепетина

Щепетина Анна Никитична, 1924 г.р.

 

Во время войны мне было 17 лет. Когда к нам пришли немцы они стали ходить по домам. К нам в дом тоже пришли. Мать вышла на улицу и я за ней, один немец хотел снять с матери шубу овчинную я стала заступаться за мать, не давать шубу, он меня отталкивал. Я начала с ним драться, била его по рукам и за ноги хватала, но шубу не отдала. Как он меня не убил не знаю. Потом они у нас поселились, я спала на лавке а немцы на полу .

Когда жгли деревню я стала выгонять скотину на улицу и погнала через огород в Одонки. За мной пошли 2 немца. Один немец застрелил поросенка, подошел разрезал брюхо вытащил потроха положил на плечо и понес, я за ним побежала. А другой ухватил что-то и в меня бросил, а я взяла что-то из потрохов и бросила в него.  И тут меня тоже не пристрелили. Все таки скотину отобрали и угнали.

Ходили мы в Пруды,чистить дорогу от снега. У каждого была пайка своя, если не управлялись то наказывали .Однажды шла наша колонна военных они отступали с Тюково на Ефремов, и одна из девчат кричит «Нюрка отец твой в колонне». Я за ними побежала,  догнала отца и пошла с ним рядом. Мы с ним разговаривали я рассказала как мы живем. Потом я к нему ходила пешком в Ефремов, дня за 2 добиралась, а когда нас отправили в эвакуацию в Моховое я и оттуда ходила в свою деревню проверяла цела картошка или нет. Она была зарыта в подвале. Однажды меня остановил часовой, я ему рассказала зачем иду. Пришла домой и увидела что картошки нет, её нашли и забрали. Я пошла к командиру, все ему рассказала и он приказал вернуть картошку, Когда вернулись из эвакуации сажали картошку своими семенами и другим давали. Благодаря этой картошке мы и перезимовали зиму.

В эвакуации отучилась на курсах трактористов. Когда вернулась домой пошла работать в Голунь на МТС, отработала 5 лет до 1947 года.

 

 



М.Ф. Расторгуева (Зубова)

Расторгуева (Зубова) Мария Фёдоровна, 1938 г.р.

 

 

Я, Расторгуева Мария Федоровна сейчас, а в тот страшный 41 год Машенька Зубова, уроженка д. Ямская, Новосильского района. Мне было 3 года и 3 месяца, когда я впервые услышала это страшное слово «война». Помню, как мама отца собирала на фронт, купала его за занавеской, дала чистую рубаху в клеточку, белый мешочек с едой.

Потом помню, как уже в Новосиле много мужчин сели на грузовую машину, а перед этим отец поцеловал нас всех и сказал маме: «Береги детей»... Они поехали куда-то, я еще не понимала, куда, но по страшному крику и плачу женщин и детей поняла, что на эту проклятую войну. Нас было трое детей: 11 лет, 9 лет и 3 года 3 месяца, а мама одна была, да еще старая бабушка 86 лет, за которой тоже надо было ухаживать. Помню, собирались в «беженцы» и я очень хотела (по незнанию, что это такое) пойти в эти беженцы. Мама завернула в большой платок по бутылке молока, лепешке и привязала мне и сестрам за спину, на случай, если что случится с ней - у нас была бы еда. Помню, на спину коровы положили мешки с тряпьем, одеяло, посадили меня и пошли в беженцы. Это было в 42-м году.

А перед этим был случай: я сижу одна в хате (дома у себя) на окне и вдруг заходит немец, сел на лавку, снял патронташ и вместе с винтовкой бросил на пол. Потом посмотрел на меня, покопался в мешке, достал баночку с леденцами и дал мне. А когда мама прибежала испуганная от соседки и закричала: «Не надо, пан»,- он сказал: « У меня дома пять киндер, а ваш Сталин и наш Гитлер стукнуть головами и капут...» и сам заплакал. Так рассказывала мама. Значит, не все немцы хотели этой бойни.

Возвратившись из беженцев (эвакуации) в 44-м году, мы увидели, что от дома осталось одно пепелище, нашли с мамой таган и старый утюг - вот и все. Жили у соседа-дедушки в землянке, питались всякой травой, в основном конским щавелем, да гнилой картошкой, из которой «перепчики» пекли, да спасибо, корова была, с молоком были. Мама день и ночь работала в колхозе, а сестры (им уже 13 и 11 лет было), одни вскопали 25 соток огорода, сами корову доили, есть варили - в общем, были хозяева, да еще бабушку кормили и маме готовили есть.

Вот таким было наше военное детство! Но выжили, все восстановили. Поля зазеленели хлебом, стали слышны песни, в деревне играли свадьбы, рожали детей и жили. Хотелось бы, чтобы никогда не повторилось то, что нам довелось пережить .