З.И. Голянина

Зоя Ивановна Голянина, 1934 г.р.

 

В 1941 году мне исполнилось 7 лет. По радио объявили войну. Папу забрали на фронт. Мы - 4 детей остались с мамой, жили в г. Медногорске (ныне Оренбургская обл.). Старшей сестре было 14 лет, одному брату — 5 лет, а другому 3 года.

Дом у нас был из глиняных саманов (брикетов). Зимой глина размакала от снега и летом нам приходилось замазывать (залепливать) глиной трещины. Был страшный голод. Чтобы маме прокормить нас - четверых детей, ей приходилось с другими женщинами - соседками за десятки километров ходить пешком по деревням на заработки. Она приносила в мешке картошку, соль, жмых, горох, зерно. Мы оставались с сестрой, которая окончила всего 4 класса, дома за хозяек.  Мы с ней ходили в поле за несколько километров собирать колоски ржи и ячменя. Поля охранялись объезчиками. Было очень страшно,  потому что, если поймают, то взрослых сажали в тюрьму, а детей били плётками. А ещё мы с сестрой ходили за 5 км. собирать весной промёрзшую картошку,  из которой пекли оладьи (тошнотики). Зерно перемалывали на крупорушке, смешивали со жмыхом, лебедой, крапивой и пекли хлеб, лепёшки. Летом спасали от голода щавель и другие съедобные травы. Потом мама завела коз пуховых. У нас появилось своё молоко. А из пуха мама и сестра вязали пуховые платки - «паутинки», меняли их на хлеб, соль, мыло. А я бегала к молодёжному общежитию с бутылками продавать молоко. Мы — дети отвечали летом за загатовку корма для коз, т. е. сена. А также пасли этих коз. Мы лазали с мешками по горам, рвали траву, сушили её и складывали на хранение в сарай.

В школу я пошла в 8 лет. Никакой обуви, одежды не было. Мама сшила мне из холщёвки платье и сумку на лямке. Я была этому рада, т.к. очень хотелось в школу! Из обуви были одни голенища от валенок на всех 4-х детей, которые мы одевали по очереди. Ступни обматывали тряпками, потом одевали голенища и всовывали ноги в балоневые галоши. В школе мне нравилось, училась я хорошо. Там были кружки: хоровой, драматический. Я участвовала в драматическом кружке. Мне всегда давали роль немца, т.к. я была худенькой, высокой девочкой - мне эта роль очень нравилась.

В школе было холодно, чернила замерзали, бумаги не было, писали на газетах. Книг не хватало. Один учебник давали на 2-3 учеников. Мы ходили друг к другу и по очереди брали учебники. Приходили домой а там тоже холод, топили хворостом, корой от деревьев. Спичек не было, соседи ходили друг к другу  за угольком.

К нам, в Медногорск, привозили военнопленных немцев. Они одеты были очень плохо (рваные шинели, на головах пилотки, а сверху платки). Зимой стояли морозы  - 35 - 40 градусов. Они работали на стройке на медно-серном комбинате. От сильных морозов и голода немцы умирали у нас на глазах. Это было страшно. Они были молодые, красивые, им бы жить да жить. Нам детям было их очень жаль, но мы их боялись, а больше всего боялись покойников.

Из школы меня всегда встречали мама или сестра. Я окончила 7 классов, потом поступила в фельдшерско-акушерскую школу. Через 3 года окончила её с отличием. Я имела право на поступление без экзаменов в мединститут, но папа пришёл с фронта инвалидом и я не могла "сидеть у родителей на шее". На тот момент нас уже было 5 детей. И отец сказал, чтобы я сама зарабатывала себе на жизнь. Я проработала 5 лет в хирургическом отделении, в Медногорске, операционной медсестрой.

 



А.С. Буханцев

Анатолий Семёнович буханцев, 1936 г.р.

 

Жили мы в Подмосковье,  позже это место перешло в Тульскую область.

На начало войны мы переехали жить в Болхов, Орловской области. Хорошо помню, как женщин, стариков и детей, т.е. тех, кто не мог сопротивляться, выгнали из домов и без остановки гнали до села Борилово, а это 7-10 км. Затем погнали до Хотынца, 3-4 дня мы шли пешком. Там на железной дороге всех погрузили в вагоны. Путь мы держали в Латвию. Доехали не все.

В Латвии мы прожили меньше года. Мы это  я, старшая сестра и мама. Жили в крестьянской семье на хуторе. У них было большое хозяйство: коровы, свиньи, гуси, утки, куры. Там на трёх человек можно было держать 14 коров. Всех этих коров пасла бабушка. Обычно она брала с собой собачку и маленький стульчик, и пока коровы паслись, она вязала. Меня не заставляли ничего делать.

Когда русские приблизились к Латвии, нас отправили в Германию. Мне было в то время 8 лет. Сестра моя умерла уже в лагере. В Германии мы пробыли с 1944 по 1945 г.г.

Концлагерь - это самое страшное место в моей жизни, в котором мне пришлось побывать. Это 2-3-х этажные дома, которые были полностью переполнены пленными. Территория лагеря огорожена проволокой. В этих домах было темно и холодно. Подушек и одеял не было. Летом мы жили на чердаке, а когда наступила зима, мы перебрались на нижний этаж. Я жил среди взрослых. Выжил просто чудом, так как детей не кормили, и они все умерли от голода. Из еды давали взрослым чёрную картошку, старую муку, в перемешку с опилками. Мама работала в шахте, вначале она приходила ночевать. Но потом их из шахты не выпускали: они там работали и жили. Помню, когда она приходила с работы, лицо её было чистое, это говорит о том, что шахта была не угольная.

По территории концлагеря можно было ходить, но за пределы выходить было нельзя. Но мне иногда удавалось незаметно уходить в поисках еды.

В моей памяти возникает случай: один раз я незаметно вышел за территорию концлагеря и пошёл на речку, там я поймал леща. Возвращаясь обратно в лагерь, я увидел немцев идущих по улице. Я хотел незаметно проскочить, но они меня заметили. Тогда я открыл дверь первого из домов, который попался мне на пути. На пороге стояла немка, заметив, что за мной идут, она движением руки указала мне на большую кадушку, стоявшую в комнате, и я быстро залез в неё. На дне кадки лежала одна горошина, я её съел, вкус той горошины я помню до сих пор. Так немцы меня не поймали. До лагеря я добрался без приключений, но уже на территории лагеря я выронил случайно леща, а охранник заметил. Он меня не убил, так как я вернулся в лагерь, но если бы он заметил меня, когда я из него уходил, пристрелил бы, не задумываясь. Охранник отвернулся, а я в это время присыпал рыбу землёй, чтобы ночью откопать.

В лагере давали деревянную обувь, напоминающую галоши. Ноги в них разбивались в кровь постоянно. Голод был страшнее страха. Поэтому при малейшей возможности уйти из лагеря, я это делал, чтобы найти хоть какую-то еду.

Концлагерь к концу войны часто бомбили. Немцы, услышав воздушную тревогу, бежали в бомбоубежище (шахту), прихватив с собой подушки.

Немцы очень аккуратные и экономные. Чистота - вот к чему немцы приучали своих детей с детства. Помню такой случай, который произошёл после освобождения нас из лагеря. Ехал немецкий мальчик на велосипеде. До этого прошёл дождь, были большие лужи, которые парень старательно объезжал. Одну из луж объехать ему не удалось, и он испачкал велосипед. После этого он сразу остановился, достал тряпочку и начисто вытер все пятна на велосипеде и только потом опять сел уже на чистый велосипед, и поехал дальше.

На территории концлагеря из колючей проволоки сделали небольшой загон, напоминающий комнату, там находились чехи. В эту клетку сажали чехов, которые восстали против немцев, там их закрывали, и они умирали мученической смертью от голода.

На всю жизнь мне запомнился ещё один случай. Попросила меня немка подмести двор, пообещав за это 4 картошки. Я выполнил задание и получил обещанное вознаграждение, но должен был вернуть очистки ей, и за очистки мне полагалась ещё одна картошка. Долго я размышлял, как мне быть: варить картошку или съесть сырую. Если есть сырую картошку, то очистки будут толще. Не помню, где мне удалось их сварить, но я ел варёную картошку, собирая очистки. Когда я нёс немке очистки мимо клетки с чехами, из клетки сверху протянулась рука и взяла мои очистки. Мне было жаль, что я не донёс их и не получил обещанную картошку. Но того человека, который протянул руку мне было больше жалко, ведь я хоть что-то съел, а он всего лишь какие-то совершенно несъедобные очистки.

Когда нас освободили из лагеря, мы целыми днями бегали по улице в поисках еды. Однажды наши солдаты дали моей маме хлеб и пока она бежала ко мне, прижимая хлеб к своей груди, она плакала, и от слёз хлеб стал мокрым...

 



С.И. Беликова

Светлана Ивановна Беликова, 1940 г.р.

 

 

Несмотря на то, что я была очень маленькой на начало войны, много событий остались в памяти по сей день. Некоторые моменты ярко запомнились, как будто это было вчера.

После оккупации г. Болхова, немцы заняли наш дом. Моей маме это не понравилось, и однажды, она, истопив печь, закрыла задвижку печки, дым пошёл в дом. За этот поступок её хотели расстрелять. Но среди немцев были хорошие люди, пожалели её детей и маму отпустили. Папа воевал на фронте. Присылал с фронта открытки. Когда воевал на нашей земле -открытки присылал русские, а из Германии - немецкие. Эти открытки я бережно храню. Также сохранилось одно письмо - треугольник с фронта.

Те немцы, что жили в нашем доме, хорошо относились к детям, они говорили, что и у них в Германии есть маленькие дети. Они угощали нас, детей конфетами, которые им присылали в посылках из Германии. К Рождеству им присылали очень хорошие посылки. Этот праздник немцы любили и всегда отмечали.

Во время освобождения Болхова выгнали всех жителей рано утром на дорогу, гнали пешком до села Борилово. Шли 7 км. Воды не было, пили из луж горсточками.  Когда пришли в село, началась бомбёжка. Забежали в крайний дом, мама сунула меня под лавку. Там я долго просидела. Затем началась паника, нам удалось избежать пленения и наша семья вернулась домой.

В 1 класс поступила в 1947 году в г. Киеве. В 1957 году закончила школу в г. Болхове. В школу ходили в школьной форме  Все дети были одинаковые, не было ни богатых, ни бедных. Все дети были очень дружными, делились последним кусочком хлеба. Мы ходили вместе в походы, не было в то время пьющих и наркоманов. Вечерами вязали, вышивали, играли в подвижные игры. Скакалку носили с собой всегда. Прыгали на ней и на переменках. На новогодний карнавал шили костюмы своими руками.

После школы 2 года работала на сушзаводе. Приходилось прессовать картошку (её отправляли в Сибирь), мыть банки, варить варенье, тушёнку из мяса. Есть разрешали, но ни у кого даже мысли не было украсть. Потом поступила в педучилище, затем в институт заочно. Работала учителем в деревне. Много лет была заведующей детским садом.

 

 



Л.А. Штанова

Людмила Александровна Штанова, 1932 г.р.

 

В 1941 году я закончила первый класс 29-ой орловской средней школы. Мне исполнилось 9 лет.

Я помню день начала войны. В те годы радио было не у всех. И именно в этот день, 22 июня 1941 года, провели радио в наш дом. Когда включили радио, первое, что все услышали, - это голос диктора Левитана, передававшего сообщение о нападении Германии на Советский Союз без объявления войны. Взрослые разволновались, а я не поняла, что произошло.

Но постепенно я стала ощущать реальность войны. Гудки сирены, сообщающие о налёте немецких самолётов, бомбёжки. В саду вырыли бомбоубежище. В 29-ой школе разместили госпиталь для раненых военных солдат. По вечерам много людей со всего города на ночь уходили прятаться в подвал Смоленской церкви, Церковь была недействующей уже с 1936 года. Помню 30 июля была очень сильная бомбёжка.

А мы, дети, нас было восемь человек в доме, бегали по двору и кричали: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Этот лозунг мы видели повсюду в городе.

В сентябре я пошла во второй класс 20-ой семилетней школы. Но уже чувствовалось волнение среди людей. Взрывы, пожары, глухие залпы орудий за городом, разговоры населения, что немцы близко от города.

2 октября мама пошла на работу в артель «Красный кожевник», работники волновались, просили расчёт, чтобы уехать. А им сказали: «Не создавайте панику, идите работать». Отработали 2 октября, а утром 3 октября немецкие танки вошли в Орел внезапно.

Руководитель артели еврей Прусаков семью эвакуировал раньше, а сам уходил из города, как тогда говорили, «по заборам». В 1943 году после освобождения Орла он вернулся и до конца жизни работал в артели руководителем.

Началась оккупация - жизнь при немцах. Голод, холод, грабежи, страх бомбёжки, потеря близких. За невыполнение указаниий коменданта немцы грозили гражданскому населению казнью.

В сквере Танкистов были повешены молодые ребята, и их не разрешали  снимать три дня.

Выпали тяжкие испытания евреям. Ночью подъезжали машины, забирали взрослых и детей и неизвестно куда увозили. Потом узнали, что их ночью расстреливали и закапывали даже ещё живыми. Так, были массовые расстрелы на Болховском шоссе, Гати, Троицком кладбище, в Медведевском лесу.

Зима в 1941 году была очень холодная, многоснежная, морозы доходили до 40 и ниже градусов. В нашем доме топили голландскую печь сушеным навозом, а он только дымил и тепла не давал. На стенах и окнах внутри помещения лежал слой замерзшего снега.

Голод. А с голодом бороться трудно. Уже после того, как город заняли немцы, был подожжён элеватор, горело зерно очень долго. И жители всего города ежедневно ходили за этим обгорелым зерном. Моя мама тоже ходила.

Зерно перебирали и из полугорелого зерна пекли хлеб,.Он был черного цвета и горьким, но помог нам выжить.

После    занятия Орла немцами моя 29-я   школа  стала немецкой     казармой: походная печь во дворе, бойня коров... Школа  стояла в наших садах, и заборов    тогда    не было. И вот мы, дети со всей округи, уже знали, когда у немцев обед, прибегали с мисками, садились полукругом напротив обедающих  и ждали,   когда  кто-нибудь из них пожалеет нас, подзовет кого-то к себе и отдаст недоеденный суп.  Если доставался суп мне, я с радостью бежала домой и кричала:  «Мама,  немец супу дал». Тогда мы не понимали, что должно быть самолюбие, в конце концов - гигиена. Просто хотелось есть.

Немцы были разные. Офицер с денщиком, занимавшие нашу комнату, по утрам просил меня поливать ему воду на руки при умывании. И я это делала, а он давал мне что-то из еды. А было и такое, когда немцы решили занять весь дом, а нас всех просто выгоняли зимой на улицу. Но бабушка моя была смелая (ей было в то время 76 лет). Она гордо стала перед немцем и заявила: «Убивай, не уйду из своего дома». И отвоевала кухню для всех жильцов. А немцы заняли весь дом, поставили чугунную печь, построили нары и хозяйничали, как хотели.

1942 год - зима, февраль. Ночью сильные бомбежки, а днём чудесная солнечная морозная погода. С подружкой Надей гуляем по улице около своих домов, катаем кукол в санках. Санки - коробочки с верёвочками, а куклы самодельные с косичками из ваты, с бантиками.

И вот мы нагулялись, пора идти домой, начинаем прощаться. Это чувство прощания я помню до сих пор. Такое было чувство, будто мы прощаемся навсегда и больше никогда не увидимся, потому что ночью будет бомбёжка и бомба может попасть и в мой, и в её дом, и нас уже не будет.

А бомбили наши советские само­леты. Они бомбили железнодорожный мост, от которого мы недалеко жили. По этому мосту шли немецкие эшелоны с солдатами и оружием на Брянск-Ригу, но ни одна бомба не попала в мост, а па­дали они на жилые дома в этом районе. Долгое время воронки от бомб были у нас на дворе и в саду.

И вот после одной из таких прогу­лок и теплых прощаний в очередную бомбежку ночью прямое попадание зажигательной бомбы в ту половину дома, где жили моя подружка с мамой, братом и бабушкой.

Вначале от бомбёжек мы прята­лись в убежище, в подвале, а потом просто в доме. Зная время бомбё­жек, мы собирались со всего дома в комнате без окон. И вот слышу, летит самолет, тяжело летит с грузом. Сей­час полетят бомбы. Бомба летит с жутким визгом, сжимаюсь в клубочек, а в мыслях - вот сейчас она ударит по мне. И вдруг взрыв, упала где-то близко. Поднимаю голову - пронесло. После каждой бомбёжки - крики людей о помощи, лай собак, пожар. И так почти два года.

Отступая в 1941 году, наши войска оставили немцам город, как он был. Немцы же, уходя из города, уничто­жили его полностью - взорвали мосты Александровский, Красный, железнодорожный мост на Ригу.  Целые кварталы зданий на улицах Ле­нина, Московской были сожжены или взорваны.

Мою 29-ю школу взрывали с не­скольких раз, но она не поддалась, тогда они её зажгли.

Но уже в сентябре 1943 года я пошла учиться в 26 -ю школу, и опять в памяти такой момент. По окончании учебного года в 1944 году нам дали по кусочку хлеба - четвертушку ломтя, отрезанного от буханки, и две кон­фетки - подушечки с патокой (сейчас таких конфет нет). А за то, что я закон­чила второй класс на отлично, мне дали два кусочка хлеба и четыре кон­фетки. Об этом помню и сейчас. Но тогда я почему-то чувствовала себя не­удобно, как теперь бы сказали, не­комфортно.

С этого года нас, девочек и маль­чиков, разделили по разным шко­лам. Оказалась я в 20-ой семилетней женской школе, где мы начинали учёбу со своими столами и табуретками. Потолка в здании не было, холод, чернила зимой замер­зали.

День Победы отлично помню. Уже в четыре часа утра соседка бараба­нила по окнам и кричала: «Победа, Победа, Победа!» День яркий, сол­нечный, музыка гремит, все целуются, обнимаются, и мы со школьной по­дружкой с утра до вечера облазили весь город, зная, что бомбежки не будет.

Но ещё много лет спустя после войны, как только в эфире раздавался голос Левитана, появлялся страх: вот сейчас объявят о войне.

 

 



Д.М. Федяева

Дарья Михайловна Федяева

 

Пишу  историю своей прабабушки Дарьи Михайловны Федяевой (урожденной Малашкиной), её жизни во время Великой Отечественной войны.  Эту историю знаю по рассказам своей мамы.

Муж бабушки Дарьи -   Николай Наумович, вернувшийся невредимым с финской войны, уже не вернётся с этой. Он, потерявший обе ноги, будет сожжён фашистами заживо в госпитале под Смоленском.

Впрочем, похоронку ей так и не принесут. Она будет верить, что «пропавший без вести», он придёт после войны. Она верила, что вся семья снова будет вместе. Это ей сказала недобросовестная гадалка. Она назвала день и час, когда муж вернётся. Бабушка Дарья надеялась и ждала, слушала каждый скрип двери, не спала ночами, потому что боялась пропустить момент встречи.

Когда этого так и не случилось в назначенное время, она очень переживала, плакала, чуть не сошла с ума...    

Только её дети, младший из которых родился в августе 41-го, заставили жить дальше. Ведь только она сохранила им жизнь во время этой страшной войны. Все дети пережили войну.

Вот только после войны, в День Победы, 9 мая 1947 года, старшая девочка Шура умерла от менингита. Она простудилась, когда вышла в феврале после мытья головы кататься с подругами с горки на ледянке. В бреду, умирая, она пела песню о трех танкистах. Бабушке Дарье эта песня и день 9 мая всю жизнь напоминали о смерти дочери.

Её средний сын Леня, ещё во время оккупации, играя с миной, замаскированной фашистами под яркую игрушку, чудом выжил, но умер в 1948-м от тяжелой нервной болезни, видимо ставшей следствием контузии.

В живых остался только самый младший, Иван. Во время оккупации, его, ещё младенца, выхватил из люльки стоящий у них  на постое немецкий солдат. Он вынес его на улицу, поднял вверх, собираясь ударить головой о камень. Спасла его соседка, баба Шура. Она закричала и позвала живших у неё немецких офицеров. Наверное, у одного из них тоже были дети. Он застрелил в упор того солдата, и Иван остался жить.

Бабушка Дарья долго плакала и  решила отомстила солдатам по-своему. Растопив печку, вынула из неё потихоньку один кирпич, и дым повалил в дом. Она хотела, чтобы фашисты угорели в дыму. Этого не произошло.

В августе 43-го она вместе с тремя детьми убегала от пуль и взрывов. Стараясь спрятаться, она упала в одну из ям на свекольном поле, прижала своих детей как можно ближе и тут увидела, что  в них целится фашистский солдат. Бабушка Дарья точно знала, что детям одним без неё не выжить, а потому решила, что если умирать, то всем сразу.

Случилось чудо! Тот солдат чего-то испугался и убежал. Сразу после этого их вытащил из ямы красный командир, видимо это его увидел и  испугался фашист. Оказалось, что бабушка с детьми находились как раз на линии фронта. В это время наши войска освобождали Орловщину.

Их отвели в безопасное место, в деревню, которая была освобождена. Бабушка Дарья ходила из дома в дом в поисках еды для детей, но вместо этого видела огромное количество советских солдат со страшными ранениями. Она вглядывалась в их лица, стараясь найти мужа. Не нашла...

Потом, когда фашистов уже прогонят, она оставила голодных детей на соседку и пошла пешком в Орёл. Там, в очереди за хлебом простояла сутки. В этой очереди бабушка просто обледенела, так как всё ещё кормила грудью младшего ребенка, молоко, которое некуда было деть, замерзало на её одежде. После этого у неё выпали почти все зубы.

А после войны бабушка Дарья пришла на место своего сгоревшего дома и в одиночку построила хату из саманного кирпича (высушенной на солнце смеси глины и навоза), в которой ещё долго после окончания войны жила вместе с сыном.

Бабушка, все это я узнала не от тебя, а от своей мамы, твоей внучки. Мы с тобой были не очень долго знакомы. Тебя не стало, когда мне еще не исполнилось трёх лет. Но я всегда буду помнить тебя по  рассказам мамы и бабушки.

 

Курбатова Софья



Ю.Д. Макаров

Юрий Дмитриевич Макаров, 1931 г.р.

 

Перед войной мы жили в райцентре Орловской области. Отец был агрономом. На фронт его призвали сразу на второй день войны (отец воевал и на финской). Ушел в 41 году и старший брат (он вернулся в 1947 г.), средний погиб в 1943 году под Ленинградом, о чем мы узнали только после освобождения Орла от фашистов.

Когда немцы стали подходить и бомбить городок, где мы жили, наша семья (мама и нас двое сыновей: десяти и четырнадцати лет) погрузилась на подводу и поехала к деду под Орел в деревню Федореевку (ныне Старцево). Ехали через незнакомые населенные пункты, все вокруг горело. До сих пор стоит перед глазами горящая церковь в какой-то деревне. Когда приехали к дедушке, у них было до поры до времени тихо и спокойно. У деда была новая хата, они построили её перед войной.

         Как появились немцы в деревне не помню, но осталось в памяти, что было это осенью. Фашисты стали расселяться по домам. Офицеры селились в хороших домах, а солдаты – в старых. У нас тоже жили немцы. Нам они разрешили жить в доме, спать около печки, у двери. Недалеко от нас, в деревне Овсянниково, был немецкий аэродром и  у нас стояли танки, самоходки, а между Хардиково и Булгаково - зенитные и прожекторные установки. Когда наши самолеты летели бомбить аэродром, жители прятались в погребах, а мы, мальчишки, старались выбежать и посмотреть, как прожекторами немцы освещали небо, и били зенитки.

        Помню, как бомбили Орел, как горели элеватор и молокозавод, а старший брат ходил в город и приносил оттуда горелый сыр.

           В деревне было относительно спокойно, немцы особенно не зверствовали, но вели себя как хозяева. В доме у нас жили офицер и солдат.  Солдат однажды маме показал фотографию и признался, что Гитлер заставил воевать, «а у нас там дети, семья». Очень плохо относились к воровству – угрожали вплоть до расстрела. Но были и трагические события. Помню как плакала мама, и какой ужас и злоба были у меня, когда ни за что  убили брата. Он пас корову в поле, а фашисты тренировались в стрельбе. Начали целиться в него и застрелили. Запомнил я и расстрел двух пленных солдат.

         В то время в деревне еще можно было прожить, разрешали сажать огороды. Но приходили в дом и забирали, не спрашивая, кур, молоко, яйца, гусей. А если у кого было две коровы, то одну забирали. В городе было труднее прожить, иногда приходили  горожане обменивать вещи на продукты.

             Так прожили до 1943 года. Летом наши войска начали наступление и нас, всех жителей деревни, погнали в Германию. Некоторые смогли убежать, спрятаться на огородах. Таким образом спряталась и наша бабушка. Из дома нашу семью выгнал офицер. Пригнали нас до какой-то деревни у леса. Спустя некоторое время, услышали раскаты орудий, немцы куда-то скрылись, и мы вернулись домой. Пришли, а деревня сожжена – одни головешки. Бабушка рассказывала, что один немец шел с канистрой и поливал бензином дома, а другой поджигал факелом. Что делать, начали копать землянки и жили в них до зимы. К зиме смогли построить маленькие домики из бревен, которые  выбирали из разбитых  блиндажей и построек воинской части, стоявшей до войны на территории нынешнего профессионального лицей №22.

        Фашисты ушли. Надо было как-то жить, и односельчане собрались и выбрали мою маму председателем колхоза. Наши солдаты при наступлении отбили у немцев награбленную живность и   отдали отбракованных лошадей, овец и  коз в колхоз,  чтобы организовать фермы. Многодетным семьям дали коров. Кстати, и пахали на коровах: женщины ведут, а дети погоняют.

Как закончилась  война, как дошли вести о Победе не помню – надо было пахать, сеять. Работать! Радио в деревне не было, его провели только в 1953 году. Какие-то сведения доходили, конечно, до нас через сельский совет, из писем, которые стали приходить после освобождения Орла. А мы работали - от мала до велика.

В школу  пошел  с восьми лет, а некоторым одноклассникам было уже по 11 лет. До седьмого класса учился в Овсянниковской школе, 10 классов окончил в вечерней. После учебы на курсах механизаторов, работал в Куликовской МТС. В 1955 году по комсомольской путевке поехал на целину, уже оттуда призвали в армию.  Мобилизовавшись вернулся домой и пошел работать на  «Реммехзавод». А до пенсии работал в «Орелкоммунстрое». Сейчас мои трудовую биографию продолжают сын и  внуки.



Р.Ф, Черненькая

Раиса Филлиповна Черненькая, 1938 г.р.



       

Село  наше, Плиски,  (Черниговскоая область, Украина) было большое, жителей  около 2 тысяч человек.  В селе была десятилетняя школа, почта, магазины, свой рынок, МТС, сельский совет. В центре села стояла церковь, и был железнодорожный вокзал, относящийся к Юго-западной железной дороге. Центральная улица села тянулась на 2 километра.

         Военное время помню плохо, только какими-то эмоциональными всплесками и знаю по рассказам мамы. 

Война. Помню зарево, горело где-то после бомбежек. Очень часто бомбили железную дорогу. Это зарево до сих пор осталось ярким пятном в памяти. Помню, как в такую бомбежку мама несла меня в укрытие.

         По рассказам мамы зная, что немцы пришли в наше село внезапно после бомбежки. Немцы селились только  в самые лучшие дома. В нашем доме – немцев не было, так как хатка была бедненькая, а вот у дяди (мамин брат) жили немецкие офицеры. В селе стояла немецкая пехотная часть. В этой части был карательный отряд, состоящий из  мадьяров, которые славились  своей злобой. В нашу деревню карательный отряд сгонял людей, которых они арестовывали в других местах.  Было несколько случаев, когда они сжигали людей в сараях, а кого-то и собственных домах.

         В 43-м году, когда немцы уходили, нашу хату разбомбили, и мы почти до конца войны жили в дядином доме. Наша хата ещё долго стояла сгоревшая. Потом дядин дом купили другие люди, а мы стояли у них на квартире.  Нам пришлось ещё длительное время снимать углы в чужих домах. После войны колхоз дал нам временное жильё – хатку, хозяйка которой умерла, тоже, как и наша горевшую, но вполне сносную для проживания. Мне, маленькой девочке, было страшно заходить в обугленные сени, где потолок в дырах. Помню одну ночь, в народе её называют «воробьиная». Гроза, молнии и гром, дождь всю ночь. И мы всю ночь с мамой не спали - собирали воду в тазы.  А в 52-м году колхоз продал нам эту хату, и мама ещё какое-то время отрабатывала за неё. Затем всей деревней люди помогали нам её отремонтировать: обмазать, крышу соломой покрыть. А вот плотники работали за деньги – ложили стены, полы. Мы выкормили к этому времени поросёнка, продали его и расплатились с ними.

         Время послевоенное ещё долго оставалось тяжёлым, голодным. Мы, дети, ходили вдоль железной дороги и собирали с кустов цветки акации, колоски (объездчики гоняли нас так, что дыхание перехватывало), разные корешки. Всё это перемалывали, добавляли в муку и пекли оладьи. От разбитой  нашей хаты остались кое-какие вещи, и мама ездила в город Нежин продавала или обменивали их на продукты. Так некоторое время спасались.

          В память очень врезалось, как однажды я пришла уставшая с мешочком цветков акации, а мама приехала из города  и привезла мне булочку. Подаёт мне эту сдобную булочку, а я села на скрыню (сундук), смотрю и не знаю, как её надо есть. Нам с мамой  было очень не легко, особенно маме, ведь труд женщины на селе очень тяжёлый. Всё держалось на ней.

          Папа с войны не вернулся, перед самой войной был призван в армию (Владимирская область). Он был коммунистом. Я очень ждала отца, все выглядывала на дорогу, ведь мама сказала, что в подарок отец привезёт велосипед. Только после войны пришло известие, что отец пропал безвести.  

Мама одна воспитывала и растила меня. Школу я окончила с серебряной медалью и в 1955 году поступила в Нежинский педагогический институт им. Гоголя на факультет «Естествознание» (мама помогала учиться в институте, снабжая продуктами), который окончила я с отличием. Запомнились первые заработанные деньги. На 3 курсе нас, студентов, послали на уборку сельхоз продуктов: помидор, картошки, свёклы   и др. Заработали много денег, и я купила первое своё пальто и «румынки» - полуботинки с опушкой. Очень долго их носила.

                                                          Раиса  Филлиповна (9 класс)

 

 После института работала учителем химии и биологии в деревне Крапивна. Деревня была красивая, вся в зелени. Живописный пруд. Работали библиотека с читальным залом, клуб, в котором показывали кино, организовывались танцы, работали кружки художественной самодеятельности, драмкружок. В Крапивне красивая двухэтажная школа, утопающая  в зелени, цветах. В этой школе я проработала 8 лет, помимо учебных дисциплин отвечала за школьный участок, за цветы. Потом вышла замуж, и вскоре мы переехали на Орловщину.

Вырастили и воспитали с мужем сына, имеем двух внуков.

 

 



А.С. Федорчук

Анна Семёновна Федорчук (Чубарова), 1930 г.р.

 

           К началу войны мне было уже 11 лет, и я помню, как началась война, как жили после войны, а вот во время войны – помню мало: как пелена в памяти.

Был выходной день. Помню, что утром, где-то около 10 утра, бежит по деревне соседка Логвинова Лена (ей тогда было 15 лет) и кричит: «Война, война!». Все выбежали из домов на улицу, бросились к  ней и стали расспрашивать, что случилось.  Тогда на деревне  радио было редкостью, а у Логвиновых было радио - такая черная тарелка. Прибежал председатель и подтвердил, то, что говорила Лена, а взрослые стали  его спрашивать - «Что делать?». Председатель сказал, что надо копать землянки,  так как наша деревня расположена около  железной дороги, то могут бомбить. Недалеко от железной дороги был бугор,  там жители  и стали копать землянки, но, правда, не все копали – не верили, что немцы залетят так далеко. В землянках мы ночами спали, а днем уходили в деревню, работали в поле, делали домашние дела.

 Бомбить железную дорогу немцы начали уже на второй день и к нашему счастью  бомбы не попали по землянкам, а в проход между  ними. Ночевали в землянках весь сентябрь:  осень стояла теплая. Очень часто немцы бомбили железную дорогу и пускали какой-то дым или газ - очень трудно было дышать. Нам детям было страшно! Взрослые все время переговаривались - дойдут или нет немцы до нас. Было слышно, как где-то стреляют орудия.

И вот однажды утром пришли домой, а там, в деревне, немцы. Как они пришли мы не слышали. Немцы расселились по  деревне, у нас они тоже были: выгнали из дома, а потом разрешили жить в чулане. Помню, как они забрали нашего председателя колхоза и увезли.  Немцы были разные: кто-то на нас не обращал внимания, а кому-то лучше было не попадаться на глаза.

Помню один случай. Зимой мама пошла к железной дороге на колонку за водой. По дороге навстречу  шел немецкий солдат, и он снял с нееё валенки и  носки. Маме пришлось бежать домой босиком по снегу в мороз, а было довольно далеко от дома. Прибежав, она очень долго плакала и все приговарила: «Собака, собака». Немцы многих из деревни заставили работать на железной дороге в обслуге. Вот так прожили до лета 1943 года: в страхе за жизнь свою, впроголодь. Немцы почти все продукты забирали.  

Летом 1943 года по тому, как через нашу станцию шли эшелоны взрослые начали поговаривать, что будут бои. В каком месяце это было я, ребенок, не помню (это сейчас знаю – июль, август) – немцы уходили через нашу деревню. Шли танки, машины, солдаты, обозы с лошадьми. Нашу деревню не сожгли, взрослые очень боялись этого и говорили что, уходя, какие-то деревни немцы поджигали. Станцию тоже не взорвали. После их ухода в деревне было тихо.

 

*********************************************************************

После освобождения, когда и Орел освободили от немцев, к нам в деревню прибыл новый председатель колхоза, и в колхозе началась работа. В деревне были только женщины, дети и старики. Женщины и дети пахали колхозные поля на личных коровах, а их в деревне осталось очень мало (всех колхозных коров немцы забрали), засевали поля в ручную старики мужчины. Я с мамой тоже пахала поле на корове: я вела корову, а мама за плугом. Сеяли в полях пшеницу, рожь, сажали свеклу. На работу созывали колоколом. Рабочий день  в колхозе начинался в 7 утра и до 12 утра, обед до 2-х часов дня, заканчивался день в 7 часов вечера.

Все новости о военных событиях узнавали от соседки (Логвиновых). Иногда взрослые и, мы дети, собирались у них и слушали новости по радио. Вот так и жили: работали целый день в поле, слушали радио и ждали мы - отцов, матери - мужей, сыновей, получали извещения о смерти близких. А весной 1945 года прибежала соседка и сказала, что все – кончилась война. Была такая радость у всех на лицах! Взрослые плакали, а мы бегали, кричали, прыгали.

Мой отец тоже воевал, но пропалбез вести в Польше. У мамы на руках осталось  трое маленьких детей. Я была самая старшая.

После войны жить в деревне было трудно. Был введен сельскохозяйственный налог. Жители деревни должны были сдать какое-то количество мяса, молока. Если не сдаешь молоко, то покупай сливочное масло и сдавай. Собирали яйца и даже куриный помет. Нам почти ничего не оставалось.

Платили в колхозе за работу по трудодням (палочки), а получали по осени зерном. Выживали только за счет огорода.

 



И.Ф. Орлова

Ирина Францевна Орлова,  1933 г.р.

 

Ирина Францевна  с мамой и бабушкой

         Родилась в Западной Белоруссии,  д.Старый Погост, Витебской обл.  в 1933 году. Родители: мама,  крестьянка, проживала на хуторе ( у семьи было 2 га земли), а отец служил на железной дороге.

Для нас война началась в 1939 году. В августе Красная Армия дошла до нашей деревни и была установлена советская власть. Это был праздник, все радовались, что освободились от поляков. Поляки насильно насаждали свои обычаи, язык. В школах обучение было только на польском, наш, белорусский язык, был запрещен. Несколько дней в деревне были праздничные гуляния по вечерам, вывешены красные знамена.

1941 год. Как пришло известие о начале войны не помню. Мобилизации не было и вероятно известие о войне в деревню пришло поздно, поэтому многие мужчины оставались  в деревнях. И хотя наша деревня была  вдалеке от основных боевых направлений, немцы у нас были. Первые немцы появились на мотоциклах – это была небольшая моточасть. Постреляли в деревне всех собак. Вначале немцы не бесчинствовали, а потом делали набеги: забирали продукты, живность. Постоянно в деревне они не стояли, одна часть сменяла другую.

Мама рассказывала, что в наших лесах были партизаны и отец, продолжая работать на железной дороге, поддерживал с ними связь. Он был смелый человек и действовал в открытую – в нашей деревне знали о его связях с партизанами. Но его выдал фашистам кто-то из другой деревни. Папа сидел в тюрьме районного центра Глубокое около 5 недель, его пытали, а потом растеряли.  Маме разрешили забрать его тело. А когда она приехала за ним на лошади, то лошадь и телегу немцы отобрали, и ей пришлось нанимать чужих людей в помощь. На руках мамы осталось четверо детей: три сына и дочь – я, жили впроголодь.

Отец Ирины Францевны  - Франц Францевич

 



Фашисты часто делали налёты на партизан, кто-то им доносил. Они уничтожали деревни: жгли и людей, и дома. Около леса расстреливали.  У нас сильно ненавидели немцев.  Однажды партизаны сожгли всю деревню вместе с немцами (предварительно сказав жителям об этом). Немцы бегали толпами в нижнем белье.

Это было летом 1944 года. Мы не знали, что наши наступают. И вот утром мы, жители деревни, услышали гул боёв и поняли – идёт фронт. Жители стали прятаться в землянках. На нашей землянке фашисты (латыши), поставили миномёт, чтобы отстреливаться, так как наш дом стоял в 100 метрах от дороги, по которой шло наступление. Много было случаев, когда немцы кидали гранату в землянку и убивали жителей. Когда бои стали разгораться, первые убегали прибалты, латыши, поняв, что немцы проигрывают. Правда, они говорили: «Идут русские. Не бойтесь, русские хорошо относятся к населению»  Русские пришли к нам в деревню через неделю, это были разведчики. Они сказали: «Фронт идет, не бойтесь». По тракту за 4 километра на железной дороге немцы сутки отстреливались. Было много убитых   с обеих сторон. Раненых  солдат везли через нашу деревню. Жители выходили и чем могли помогали – поили молоком, картошку давали. Массовое движение фронта, основные бои шли дальше от нас.  Но всё равно во время боевых действий деревня в 20 домов сгорела. Только хуторные дома не сгорела, в том числе и наш. Жителей деревни приютили на хуторах, потом они быстро отстроились.

Маме было, конечно, очень трудно поднимать нас четверых. В семье я была самая старшая, а младший брат -  с 1942 года. После освобождения стали жить спокойнее. У нас была корова, появился поросёнок, куры. Но не хватало хлеба. Сеяли всё в ручную: рожь, ячмень, гречку, убирали серпом и косой. Сажали на лошадях, но лошадь у нас отобрали немцы, и соседи помогали нам сажать, обрабатывать поле, делились техникой для обмолота  и очистки урожая. Очень дружно жили. Да и в память об отце к нам относились по-доброму.

Для нас война закончилась летом 1945 года. Кто-то пришел на хутор и сказал, что война уже закончилась. Все были рады. Через некоторое время стали организовываться колхозы.

Когда началась война мне было 8 лет и я уже училась в школе. Сельская школа была за 4 километра от нас. Во время войны школа работала и мы учились. Немцы заставляли учить немецкий язык. Это был главный предмет. Очень много было языка.

Учиться мне пришлось во многих школах. После войны до 6 класса я училась в школе д. Заборье, а в 6-7 классе ходили за 8 километров, восьмой класс заканчивала в школе, которая находилась за 18 километров(жили в интернате), а вот в 9-10 классе училась в русской школе г.Вильнюса (в Вильнюсе у нас жила тетя -  мамина сестра).



Н.А. Настепанин

Николай Андреевич Настепанин,  1932 г.р.

 

Войну  наша семья встретила в поселке Масловские дворы, куда переселилась  ещё в 1933 году. В самой деревне радио не было, кто-то из взрослых  привёз из города страшное известие.  Отца в это время не было в деревне, так как  его призвали в армию ещё до войны для укрепления границ на территории Литвы. Дома он появился через некоторое время и рассказывал, что первые бомбежки разбили их гарнизон и люди убегали, кто как мог. Я помню, что мы сидели вечером за столом, и отец говорил, что немцы скоро придут и сюда – режьте скотину, прячьте всё. На следующий день утром он ушёл в Орёл, в военкомат. И всю войну до конца оккупации не было о нём ни известий, ни писем.

 Все мужчины в деревне ушли на фронт, остались только женщины, дети да старики. Немцы пришли  в деревню осенью, приехали на машинах, мотоциклах. Выгнали из домов жителей, и пришлось нам уйти жить в чуланы, горницы. Постояли, правда, не долго – одну неделю и уехали, оставив  в деревне старосту. После этого  мы жили спокойно – немцы ещё долго не приезжали. Работали на своих участках, выращивали картошку, овощи, зерно. Староста собирал продукты, картошку, зерно и с полицаями куда-то отвозили.  Конечно, мы не бедствовали, но питались скудно. Ели хлеб не зерновой: очистки картошки, молотые семена растений, зелень и чуть-чуть муки. Выручала картошка да летом зелень: щавель, анис, сергибус, ломочки. Соли не было, но приходили горожане и меняли калийные удобрения (красные) вместо соли на картошку.

В мае-июне 43-го  года  в деревню приехала  большая немецкая часть. Было много машин и мотоциклов, два бронетранспортёра. Немцы опять расселились по домам. У нас в доме был узел связи, где работали два немца: молодой – Гост и постарше – Вальтер. Они были добрые и говорили, что эта война никому не нужна и  «вашего Сталина и нашего Гитлера надо было прибить». У Вальтера была семья, и он часто показывал маме фотографию своей семьи.

Немцы стояли около месяца. Перед тем как немецкой части уйти над деревней днем пролетал наш самолет-разведчик. А в ночь, когда немецкая часть уже ушла из деревни, началась бомбежка. К счастью, деревня пострадала не сильно - 5 домов было разбито, раненых не было, все успели спрятаться в окопы, в землянки, в погреба.

А где-то через полмесяца пришли  в деревню 10 немецких солдат, вооружённых автоматами и стали выгонять жителей из домов. Заставили запрячь в телеги лошадей, коров, при нас сожгли всю деревню и погнали всех  по дороге в сторону Нарышкино. Дети, старики и женщины: кто шел, а кто ехал на телегах,   шли в неизвестность. За Нарышкино, в поле около железной дороги  мы увидели товарный состав и людей. Нас остановили и стали погружать в вагоны. Подводы, скотина осталась у немцев, а нам разрешили взять с собой небольшие узелочки. Куда нас  везут - не знали. Ехали несколько дней. Привезли в Белоруссию, и как потом узнали, это была Гомельская область деревня Носовичи Добружанского района. Разгрузили и погнали в лагерь. Так мама, я, одиннадцатилетний  пацан, и двухлетняя сестра Рая  оказались в  аду.

Лагерь был окружён двумя рядами колючей проволоки, между которыми ходили вооруженные автоматчики с овчарками. Стояли вышки с прожекторами. Жили в деревянных бараках, спали на нарах, кормили баландой из турнепса. Взрослых гоняли на работы, а мы, дети, сидели целый день кучками и никуда не могли двинуться – за малейшим движением следовал окрик, а иногда  и автоматная очередь вверх. Об этом не хочется вспоминать, теребить  свою душу.

В лагере мы находились до октября 1943 года. Уже начались заморозки, а мы были одеты легко, было и холодно, и голодно. Боёв рядом с лагерем не было слышно, только раздавались где-то автоматные очереди. Однажды утром проснулись – тишина в лагере. Вышли из бараков - нет охраны, нет собак. Никого нет. Все ушли. Мы не знали что делать. К середине дня со стороны запада пришли наши разведчики. Они начали резать проволоку заборов. Стоял и плач, и смех, и радостные крики. Женщины плакали, а мы, дети, - радовались, шумели.  Разведчики стали раздавать детям у кого что нашлось: сахарок, хлеб, открывали тушёнку. Потом всем объявили: помаленьку двигайтесь в сторону железной дороги, - и указали в каком направлении. Мы собрались, три семьи  с одной местности, и решили вместе добираться до дома. Все время шли пешком по дорогам, через пустующие разбитые, сожжённые деревни, а города обходили стороной. Иногда встречали в деревне одного или двух жителей. Ели что могли найти: на полях выкапывали картошку и пекли на костре, собирали в брошенных садах  яблоки и груши. Так шли около месяца. Ночевали в пустых домах, взрослые варили нам какое-то варево из добытых овощей.

Пришли домой, а деревня сожжена. Жить негде! С неделю жили в погребе, еду добывали на брошенных огородах: мёрзлая картошка, морковь - что осталось.  Кто-то из взрослых маме посоветовал идти в деревню Новосёлки, в полутора километрах от нас. Деревня уцелела - не была сожжена, но жителей в ней почти не было.   И решили мы туда перебраться. Взяли свой тощий узелок и пошли. Пришли, а там наш отец! Его комиссовали по ранению из армии – пуля возле сердца. Так с ней он и прожил до 72 лет, умер в 1979 году.  

Постепенно жизнь стала возвращаться в деревню: собирались прежние жители, восстановился колхоз. Отца поставили председателем колхоза. В колхозе пахали, засевали поля, работали все: и взрослые, и дети. Запрягали коров или бычков, иногда   на счастье появлялась лошадка. Я уже был «взрослый» - 12 лет и меня ставил за плуг или бороновать.

Отец наладил работу колхоза и через некоторое время его направили председателем сельского совета в село Себякино, что за Нарышкино, ближе к Кромам поднимать там работу. Проработав там с полгода послали в д.Ладыжино.  И так было очень часто – поднимет, организует и посылают дальше. А мы с ним  - дома своего всё равно не было.

День, когда мы узнали, что кончилась война, я хорошо запомнил! Отцу как председателю колхоза сообщили нарочным. Он собрал народ и объявил радостную весть. Какой поднялся шум! Крики, радость на лицах и взрослых, и детей. Слёзы, плачь по умершим и погибшим! Накрыли общие столы, принесли - что у кого было. Радовались все: пели, плакали, смеялись. У отца на войне погибли 4 родных брата. У одного из них осталось сиротами 7 детей: 6 сыновей и дочь.

В 1946 году отец по состоянию здоровья ушёл со своей должности, и мы переехали в п. Стрелецкий. Отец устроился на работу в подсобное хозяйство УМВД плотником.  Жили 2 года в землянке, потом построили финский домик, попозже нам дали однокомнатную квартиру.

 До войны я закончил 3 класса и только в 45-м году  пошёл в школу. Учился в Ладыжино, а в п.Стрелецкий уже учился в 5-м классе. Писали на газетах, на старых книгах. Чернила нам заменил сок красной свёклы, но он быстро закисал (застывал, становился тягучим) и приходилось каждый день натирать новую свёклу. Некоторые счастливчики – «богатенькие» писали красками для окрашивания ткани. Ручек не было, писали гусиным пером или деревянной палочкой. Жили впроголодь, в школу мама давала на завтрак картошку, если была, или варёную свёклу.  В этой же школе окончил семилетку и поступил в агрошколу, но со 2 курса был призван в армию. После армии закончил агрошколу, работал на опытной конопляной станции и параллельно окончил вечернюю школу. Затем поступил в Курский сельскохозяйственный институт на заочное обучение и успешно закончил его в 1970 году получив специальность инженер-механик. 

Проработал я в Институте зернобобовых культур 40 лет инженером-конструктором.

Вырастил и воспитал сына и дочь.

 

 

 



М.Т. Настепанина

Мария Тимофеевна Настепанина, 1933 г.р.

 

Мария Тимофеевна Настепанина с подругой

 

Нас, детей, у родителей было шестеро: 3 сына и 3 дочери. И мы всегда помогали или по хозяйству, или маме в поле.

Как началась для нас война? Помню, что мы работали на риге - молотили коноплю. Зашёл мужчина (мама потом сказал, что это был заведующий) и сказал: «Мария, война. К нам идут немцы, скоро будут здесь». Нас сразу отвезли домой.

 

Стали забирать мужчин на фронт – через правление колхоза передавали кому прибыть в военкомат.. Отца сразу не взяли - ему поручили от РАЙЗО собрать по району портреты руководителей страны. Как-то ночью он приехал на лошади и эти портреты с мамой закапывали у нас на огороде. Те мужчины из РАЙЗО, которых не успели призвать на фронт, ушли партизанить и с ними наш отец. Всю оккупацию отец партизанил в орловских и брянских лесах. В 1943 году после освобождения Орловщины отец вернулся, и его сразу определили в районную МТС бухгалтером поднимать колхозы.

Осенью 41 года немцы пришли в нашу деревню, заселились в лучших домах. В нашей хате жили семь солдат, вели себя как хозяева. Забрали сено, заготовленное для коровы, и накидали на пол. Мы находились в этой же комнате, спали на печке и лежанке. К зиме немцы начали разбирать забор для топки. Как-то зимой на печи загорелась одежда и маленький брат (1,5 года) заплакал. Один из немцев подлетел к нему и хотел его застрелить, а другой запретил, оттащив его назад.

Питались мы с огорода, да и корова была большим подспорьем. Наше хозяйство фашисты не трогали, так как видели сколько детей было у мамы (да и не все из них были фашистами), а вот по деревне отлавливали всю малую живность: кур, гусей и др.

По деревне зверств не было, но произошел один случай заставивший нас ещё долго волноваться. Брат (1928 г.р.) как обычно надел поверх одежды «комиссарский» ремень, немцы увидели и решили, что он пришел от партизан. Схватили его и потащили, чтобы расстрелять, но на счастье рядом была учительница немецкого языка. Она бросилась к ним и стала объяснять им, что он ребёнок, не партизан. Отвоевала.

Хорошо запомнила, как начались бои летом 43-го года. Летом перед уходом немцы забрали из деревни взрослых на рытьё окопов в Брянскую местность, не смотря на то, что у многих оставались одни малые дети. Мы тоже остались одни - и нашу маму забрали. Брат и сестра были за старших. Мама отсутствовала неделю. Один из живущих у нас немцев как-то подошел к маме и сказал, чтобы мы уходили – будут большие бои.  Стали готовиться. Мама со старшими за огородами вырыли окоп.  Многие жители уходили тайком из деревни, так как немцы стали угонять в Германию. В деревне остались немногие: больные да многодетные.

Начали бои, бомбёжки. Когда немецкая часть уходила из деревни, то подожгли хаты. Мы и другие жители деревни прятались в окопах, в подвалах, погребах.  До сих пор я помню это чувство страха, которое пришлось мне испытать. Мы сидели уже длительное время в окопе, и младшие дети захотели пить. Меня отправили за водой на речку. Немцы увидели меня и погнались за мной.  Я бежала, и страх быть пойманной гнал меня до самого окопа. Догнали у самой нашей захоронки, но, увидев нас - мал-мала меньше, не стали трогать.

В деревне уже немцев не было, но ещё шли бои, летели снаряды. Когда мы увидели первых наших солдат, обрадовались и бросились их угощать чем только можно. Сестра побежала на огород за овощами и фруктами, угощали медом в сотах (рамки вытаскивали из ульев).  Потом подошла военная часть, и расположилась по деревне. У нас в саду тоже стояла солдатская палатка. Солдаты подружились с нами и стали помогать строить хатку (рядом с деревней - лес). Дети постарше помогали хоронить убитых солдат (и наших и немцев). Один из солдат, живших у нас в саду, ушел по заданию в другую деревню и погиб. Его хоронили в нашем саду и мы до конца войны ухаживали за его могилкой, а после войны его перезахоронили в братской могиле возле школы. Звали его Гребенкин Алексей Павлович. Родственников найти до сих пор не смогли.

В школу начала ходить только после освобождения от фашистов. У нас в деревне как таковой школы не было. Учащиеся начальной школы занимались по очереди в разных хатах. В хате стояли парты, было холодно. Книг, тетрадей не было. Писали на газетах между строк, а папа достал какие-то журналы, и я писала на них. Писали заточенным гусиным пером, а чернилами служил сок из красной свёклы или дубовых шариков (зеленые шарики, которые образуются на некоторых листьях дуба). Время было голодное, в школу родители давали вареную картошку, чтобы на переменках поесть, и то - если у кого она была. После школы приходили, брали вилы и шли на поле выкапывать мёрзлую картошку, а мама потом пекла из них блинчики – тошнотики или как ещё их называли  - хиндрики. Идешь иногда из школы  есть хочется – сил нет! С подругой Фирой  пойдём по деревне просить поесть. Кто-то даст свёклу варённую, а  у большинства не было лишнего куска. Хлеб пекли сами – немного муки, мерзлая картошка, перемолотые зёрна растений.

Да, время было тяжелое, голодное! Но мы выстояли, выучились. После начальной школы ходили пешком за 7 км в Дурневскую семилетнюю школу (Сосковский район). Одежда была шитая-перешитая. Мама шила бурку из старого пальто и я долго в ней ходила. Платья нам, девочкам, мама сшила из  палатки, оставленной в саду нашими солдатами. Настоящую обувь, туфельки, родители купили, когда я была в 7 классе.  Очень их берегла – до школы шла босиком, в дождь не надевала. Окончив 7 классов поступила учиться на агронома в трехгодичную агрономическую школу в п. Стрелецкий.  По окончанию школы поехала в свой родной колхоз, работала до 1957 года. Вышла замуж и переехали в п. Стрелецкий. Пока не было работы по специальности работала в поле бригадиром, затем – лаборантом. В 1963 году  поступили вместе с мужем в Курский сельскохозяйственный институт. В 1973 году перевели научным сотрудником в отдел семеноводства, где проработала до заслуженного отдыха.