Кесельман Роза И., 1931
Тихий зеленый городок
Черкассы на берегу широкого Днепра, место моего рождения, колыбель большого
рода Найдисов и Цирульниковых, моих дедушек, бабушек и их родных сестер и
братьев с многочисленными детьми и внуками. Большое гнездо большого рода со
стороны моих мамы и папы. Тихая, размеренная жизнь, светлое безмятежное детство
с играми в больших дворах, сиденьем у вечернего костра с рассказами,
страшилками, смехом и шутками. Детство довоенной поры.
Мы с мамой только что приехали
из Киева, вблизи которого в Ворзеле я отдыхала в детском доме отдыха по
путевке, которой меня наградили за победу в смотре художественной
самодеятельности в городском Дворце пионеров. Как хорошо, что мама не
согласилась оставить меня на вторую смену, которую предложили бесплатно. Это было 20 июня 1941 года. Папа в командировке в Киеве.
И вдруг – объявление о
начале войны. С большим трудом из-под бомбежек папа возвращается из Киева. Дома
– повестка. Мама собирает вещмешок, и мы идем провожать папу в городской сад,
пункт сбора призванных в армию. Все мужчины в парке отделены от провожающих, но
паники нет. Потому что мы знаем: Красная Армия всех сильней.
Начался новый этап жизни.
И хотя мне шел десятый год, в моем представлении (это я четко помню) возникла
черно-белая картина: яркое и светлое отделялось чертой, за которой темнота,
мрак и что-то черное и непонятное.
Вскоре начались бомбежки.
А от папы мы получили единственное письмо, в котором он посоветовал нам
переехать в небольшой городок Золотоноша на левом берегу Днепра. В письме он
писал: фашистов мы за Днепр не пустим.
Мама убрала квартиру,
помыла окна, постирала занавески, чтобы дома было чисто, когда мы вскоре
возвратимся домой. Собрала необходимое: первым делом – альбомы с фотографиями,
документы и немного самых необходимых вещей. Вместе с бабушкой, маминой сестрой
с тремя детьми на телеге мы отправились в Золотоношу, и в тот момент, когда мы
ехали по деревянному мосту через Днепр, началась бомбежка моста. А деваться некуда,
мы на середине моста. Впереди и сзади тоже телеги, редкие грузовики. Бомбы
падают слева и справа, пробивают деревянный настил моста, над головами
проносятся самолеты и поливают нас свинцовым дождем, но чудом мы остаемся
невредимыми. К счастью, у фрицев, очевидно, кончились боеприпасы. Мы выехали с
моста и поехали по грунтовой дороге. Вдруг бабушка говорит: «Роза, что это там
цветное в поле?» Я посмотрела и увидела воронки от бомб или снарядов, а вокруг
разбросанные тела убитых. Это были женские и детские тела в летних цветных
платьях или сарафанах. Было жаркое лето. Жаркое в широком смысле слова.
Мы приехали в Золотоношу,
где жила родная сестра дедушки с маминой стороны. Туда же приехали со своими
детьми и бабушкины сестры. Так и жили мы большим колхозом рядом с ипподромом,
где размещалась летная часть.
Вначале мы радовались
тому, что городок не бомбили. По утрам мы с сестрами отправлялись в очередь за
хлебом. Рядом с магазином был парк. И вдруг – налет. Все бросились врассыпную,
под спасительную крону деревьев. Я была самой младшей в нашем «продотряде». Все
перемахнули через железную ограду парка, а я зацепилась краем юбки и повисла
вниз головой. Пули свистят и кажется, что каждая метит в тебя. Кричать
бесполезно. Рев самолетов, свист пуль, крики людей. Это был первый налет на
городок. Так и провисела я на этом заборе (крепкая ткань была на том платье, я
его помню и сейчас – бумазеевая ткань зеленого цвета с геометрическим рисунком)
до конца налета, пока мои сестры не сняли меня с ограды, обнаружив, что меня
нет с ними.
Начались налеты. Сперва
мы прятались во время налетов в огороде, а поскольку немцы не только бомбили,
но и обстреливали из пулеметов, то свист пуль и вой бомб усиливали страх. Потом налеты стали
регулярными. Пришлось рыть бомбоубежище, куда мы бежали, заслышав угрожающий
рев немецких самолетов. Наши самолеты звучали совсем иначе. Часто налеты
совершали ночью, ближе к рассвету. Спали мы не раздеваясь. Первыми слышали
угрожающие звуки мы с сестрой и поднимали всех криком «Бомбежка!» Нам не всегда верили, но потом
поняли, что нам, «паникерам», надо доверять и срывались из «постелей» (спали мы
на полу, т.к. места было мало, а нас много) за нами следом. А немцы
приближались. И вновь дорога. И вновь обстрелы, бомбежки эшелонов.
Особенно страшно было,
когда наш эшелон прибыл на станцию Гребенки. Только недавно бомбили по наводке
станцию, на которой стоял эшелон с боеприпасами и эшелон с ранеными. Стоял дым,
пахло страшной гарью, еще не убрали разорванные тела. На обугленных деревьях
висели фрагменты разорванных тел в остатках одежды. Если есть ад, то это с ним
мы повстречались в пути.
Эшелон шел на восток,
удаляясь от линии фронта, но не удаляясь
от войны, которая шла за нами следом. В эшелоне, состоявшем из товарных вагонов «пульманов», в которых были
сделаны нары, а посредине стояла «буржуйка», ехали женщины, дети, старики. Это
был эшелон оборонного завода. Было в числе «пассажиров» совсем немного мужчин.
Самое страшное заключалось в том, что к составу были прицеплены цистерны с
горючим. За такими составами немцы охотились особенно рьяно. Налеты долго
сопровождали нас в пути, и каждый налет мог стать последним для нас. Иногда
поезд останавливался, и мы все выскакивали из вагонов и рассеивались вдоль насыпи, но подальше от путей, прячась
среди травы, деревьев, хотя это было довольно сомнительной защитой. Из
самолетов обстреливали на бреющем полете, но нам везло. Убитых не было. Когда
налет заканчивался, паровоз давал гудок, и все бежали к своим вагонам. Мужчины
же деревянными пробками закрывали пробоины цистерн.
Самым большим дефицитом
была вода. Ее набирали во время стоянок на железнодорожных станциях из колонок
в чайники и бидончики. Этот поход в поисках воды кончался не всегда
благополучно. Надо было пробираться под стоящими составами, которые могли в
любой момент тронуться. Неизвестно также было и время стоянки нашего эшелона.
Можно было отстать от него, а уж такого и врагу не пожелаешь. Ведь ехали
семьями, а это значило, что можно было потерять кого-то из членов семьи.
Я помню то мучительное ощущение
жажды, когда не было воды, а я не могла найти себе места от этого тягостного
чувства. Мне открыли небольшую щель в «воротах» вагона (дверью эту громоздкую,
передвигающуюся на рельсах штуковину
трудно назвать). Я стояла и хватала ртом холодный воздух, от которого мне как
будто становилось легче, и думала о том, что мне так трудно из-за того, что
меня зовут Роза, а роза – цветок, которому больше всего нужна вода. И вот
эшелон остановился. Значит, будет вода. Мама уже было собралась бежать с чайником
и бидончиком вместе с остальными нашими соседями по вагону по воду, но ее
опередил мальчик, который прибился к нам во время пути. Ему было, как мне
кажется теперь, лет 13 – 14. Он был одинок. Мы его приняли в свою семью.
Подкармливали, и нам помогали все в нашем вагоне, кто чем мог. Он взял
посудинки и побежал. Но эшелон тронулся раньше, чем он успел возвратиться. Мы
все очень переживали за его судьбу. Мне до сих пор помнится это ощущение потери
хорошего человека.
Нас привезли в Сибирь, в
город Омск. Оттуда всех приехавших эвакопункт распределял по разным поселкам.
Нашу семью (бабушка, мама, я, мамина сестра с тремя девочками) отправили в г.
Тара. Нас поселили в дома местных жителей таежного городка, в котором зимой под
окнами выли волки. Дома были крепкими, надежными, с высокими заборами, большими
воротами, с дворами, в которых были подсобные помещения. Поражали улицы,
тротуары которых были покрыты толстыми досками. И вообще это было деревянное
царство. Все в доме и вне его было сработано надежно и крепко из добротного
дерева. Может, это была лиственница. Мы среди местных жителей выглядели
инопланетянами. Нас называли «выковаряные» (непонятное слово «эвакуированные»
заменили понятным им словом, имеющим свой смысл).
Прожили мы в таежном
городке, где пошли работать и мама, и тетя, и сестры до весны, когда нас
отыскал муж маминой сестры, получивший тяжелое ранение под Москвой, в
Волоколамском сражении и находившийся в
госпитале в городе Ленинабад, в Таджикистане. Он вызвал нас всех к себе, и из
суровой Сибири мы попали в знойную Среднюю Азию, с ее экзотической красотой и
невыносимой жарой. Здесь я училась в 4, 5, 6 классах. Школьники принимали
участие в уборке хлопка. На каникулах мы всей школой выезжали в колхоз и
работали в поле. Было нелегко. У нас была норма выработки. Хлопковые коробочки
и само растение было колючим. Мы ходили все с исцарапанными руками и ногами. Но
никто не ныл. В течение учебного года мы ходили в госпиталь. Нам выдавали
тапочки и белые халаты, которые доставали до пола. Наверное, картина была
уморительной. Мы давали концерты на сцене в зале и в палатах, где лежали
неходячие раненые. Писали под диктовку письма. Пели песни, читали стихи,
танцевали. Раненые принимали нас очень тепло и не скупились на аплодисменты.
Наступил апрель 1944 года
и наш эвакогоспиталь, где работала мама, был отправлен на Украину, в город
Днепродзержинск. И опять эшелон, и опять пульмановские вагоны с нарами, но нет
бомбежек, и нас кормят. А служба продолжается. Ведь госпиталь едет со своим
оборудованием, его надо охранять. И вот моя совершенно гражданская мама с
винтовкой и патронами, полученными под расписку, ночами стоит в карауле на
открытых площадках.
Так мы вернулись на
Украину.
В Черкассы постепенно
стали съезжаться все оставшиеся в живых родственники. Без потерь не обошлось.
Но постепенно «куст» стал разрастаться. Повзрослевшие дети обзаводились
семьями, своими детьми. Жизнь была трудной, но радостной. Снова мы вместе, в
родном и любимом городе. Снова встретились оставшиеся в живых друзья детства.
Солнце. Ясное небо, широкий Днепр с пляжем и лодками. Мирная жизнь. Счастье.
А теперь Черкассы – заграница. Рассыпался куст. Почти
никого не осталось, кроме осиротевших могил.
Комментариев нет:
Отправить комментарий