М.И. Митрущенкова

Мария Ивановна Митрущенкова (Королева) (1937 г.р.)

Мои воспоминания о довоенном времени детская память, не сохранила, ведь было мне всего четыре года. Жили мы тогда в Смоленской области, деревне Присмара Екимовичского района. Правда, помню, как вернулся папа с финской войны. Его привезла домой медсестра, так как из-за сильной контузии ему определили инвалидность 1 группы. Он часто болел, были приступы, как тогда говорили, падучей по нескольку раз в день. Хотя, со временем они стали реже, мама ухаживала за отцом, не работала. Жили на папин паёк, который ему давали как инвалиду. На паёк давали немного хлеб, крупы (с хлебом в то время было трудно). Кормились и с огорода.

А было нас у родителей четверо детей: старшая Пелагея 12-и лет, мы с братом мал мала меньше, а младшая,  Анна, родившаяся в октябре 1941-го. Когда началась война, дедушка и бабушка забрали к себе папу.  Начались бомбежки, и мы вместе с односельчанами убегали, прятались в лесу, который начинался сразу за околицей. Помню, как сидели под елью, лил сильный дождь, и мама укрывала нас.

В моих детских воспоминаниях не сохранилось, как пришли немцы в деревню, но в нашем доме они не жили. 

Помню случай, который долго еще заставлял моё детское сердечко сжиматься от страха. Однажды фашисты пришли к нам в дом и стали требовать мёд, еду и уже подняли автоматы, чтобы убить маму, так как им показалась, что мало дали, но посмотрели на нас, четверых маленьких детей, обступивших мать, забрали  еду и ушли.

Во время войны наш дедушка Афиноген Минаевич Королев, две его взрослые дочери Анна (1922 г.р.), Ефросинья (1925 г.р.)  и наш отец ушли в партизаны, а третья, Мария, осталась в деревне: у нее было двое маленьких сыновей.  По предательству старосты немцы арестовали дедушку, когда он шёл за продуктами в деревню.

Я помню арест тёти Анны, разведчицы партизанского отряда им. С.Лазо, ей тогда было 19 лет. Она пришла за хлебом к нам и через какое-то время, посмотрев в окно, увидела, как дом окружают немцы. Очень отчётливо помню её лицо и слова: «Это за мной». Её арестовали  и посадили в колхозную баню. Там она просидела неделю. Её допрашивали, пытали, шесть раз выводили на расстрел, но она никого не выдала, и тогда тётю отправили в концлагерь в Рославль. А дед наш уже был там. После арестовали и всех нас: бабушку, тётю Марию с детьми,  маму и нас четверых - как партизанскую семью. Это было летом 1943 года.

Как рассказывала мама, гнали нас по дороге под конвоем, а до Рославля - 60 км.  Там был очень большой концлагерь, где содержалось много людей. Там мы встретились с тётей Аней, и она рассказала, что дедушку расстреляли. Жили мы в фанерных бункерах, кормили один раз в день какой-то баландой. Нам, детям, было очень голодно, постоянно хотелось есть. Когда объявляли по лагерю раздачу еды, мы становились в длинную очередь и получали свою порцию похлебки. И знаете, эта еда  казалось тогда очень вкусной.

Историческая справка: «Дулаг № 130. Лагерь был обнесен тремя рядами колючей проволоки, через каждые 200-300 метров по периметру стояли вышки, где круглые сутки дежурила охрана. В лагере постоянно содержалось от 20 до 50 тысяч военнопленных и мирных граждан, арестованных за связь с партизанами, за сопротивление оккупантам. Они размещались в неприспособленных для жилья помещениях, а в 1941 г. — под открытым небом. Смертность от холода, болезней и голода в декабре 1941 г. доходила до 600-700 человек в сутки. Большинство бараков полуземляночного типа, с земляными полами, расположенными ниже уровня земли. Надземные и подземные воды заливают эти бараки, и в октябре 1941 года полы в них представляли собой грязное месиво, в котором ноги вязли по щиколотки. Никаких нар, досок или соломы нет, и пленные вынуждены ложиться прямо в грязь. Зимой пол представлял собой ледяную поверхность, покрытую навеянным и нанесенным ногами снегом. Ветер свободно гуляет по этим баракам, так как крыши располагаются на столбах и не доходят до земли, два раза в день выдавали по поллитра баланды (одна - две ложки ржаной муки с отрубями, разболтанной в литре воды) и один раз в четыре-пять дней - по 150-200 граммов хлеба на человека. Раздача пищи организована самым издевательским образом. На несколько тысяч людей, среди которых большинство невоенные, а граждане, схваченные в городе, в деревнях и на дорогах и водворенные в лагерь для того, чтобы довести до нужных размеров количество "пленных", имеется всего три раздаточные. Колонны за пищей выстраиваются за час-полтора до начала раздачи. Сама раздача пищи продолжается в среднем четыре часа. Следовательно, в день надо затратить 10 - 11 часов для получения одной-двух ложек муки и в среднем четыре грамма хлеба. Все эти 11 часов приходится стоять (сидеть запрещено) под открытым небом в любую погоду, по икры в грязи осенью и в снегу зимой. Жертвы террора вывозились для погребения на Вознесенское кладбище. По данным Чрезвычайной государственной комиссии, на Вознесенском кладбище «за период оккупации города Рославля... расстреляно и погребено, примерно, 50 тысяч мирных жителей и военнопленных).

В сентябре 1943 года советские войска освободили нас из лагеря. Возвращение домой было страшным. Отступая, немцы сожгли все деревни, только печные трубы торчали. Мы шли пешком по дороге мимо сожженных деревень, ночевали у костра в каком-то селе и думали, что может, наша деревня цела. Дошли, а там такая же картина: дома сожжены полностью. Выкопали землянку, мама сложила печку, которая топилась по-черному. Бывало, затопит печку, а мы быстрей на улицу – задыхались от дыма. Спали на соломе и ею же укрывались, ведь ничего у нас не было. Вши, блохи, чесотка одолевали... Мама мазала нас лошадиной какой-то мазью. Вот было нам лихо! Есть тоже было нечего. Большую часть еды взрослые отдавала нам, детям. Ели «тошнотики» (блины из гнилой картошки), щавель, лебеду, конский щавель.  Когда мама опухла от голода,  колхоз выделил нам пуд овса.

В то время я не помню нашего отца, только мама рассказывала нам, что, уходя на фронт, он сказал: «Иду на фронт отомстить за отца и брата». Мама его останавливала, мол куда пойдёшь, ведь у тебя четверо детей и сам больной. Но отец ушёл и воевал. Последнее письмо от него пришло из Польши в 1944 году. Там он и погиб в бою. Но вначале было извещение, как о пропавшем без вести.

Очень тяжелое было время, как только мы выжили!  Мама на работе в колхозе: зимой пилила лес, а весной взрослые впрягались в плуг и пахали поля, а мы, дети, всю домашнюю работу делали. Одеться было не во что, ходили в лаптях.

Помню, когда стали возвращаться с фронта мужчины, мама однажды упала в доме и билась в плаче, а бабушка ее успокаивала: «Не плачь, Оля, тебе четверых детей надо поднимать…».

Жизнь наша и после войны была тяжелой. Дом начали строить только после 45 года, а так жили все в той же землянке. Да и какой это был дом! Четыре столба, обшитые всякими древесными отходами. В 1948 году колхоз реорганизовали в совхоз, и мама, накопив немного денег, смогла купить хатенку, в которой мы жили, пока не переехали. В школу ходили за семь км. В лаптях и полураздетые. Брат ходил в пиджаке с взрослого плеча, подпоясанном лыком. Пуговиц не было, вместо них мама пришивала палочки. В колхозе выращивали лен и мы ходили собирать его тайно по ночам (многие, особенно из многодетных семей, это делали на свой страх и риск, зная, что за это может быть). Мама ткала полотно из нитей, отбеливала и шила нам платья, рубашки, а из хлопьев льна ткала дерюжки, которыми мы укрывались. А еще,  мы драли кору ивы, сушили её пучками и сдавали в заготпункты. И мама, подсобрав снова денег,  купила нам валенки. Вот была радость! А наши родные тетя Ефросинья и тетя Аня помогали маме  нас прокормить, делились продуктами. Тетя Ефросинья работала в школе, получала паёк и часть его отдавала маме. Бабушка  варила щавель на воде, делила хлеб на равные части и заставляла все съесть, приговаривая: «Щавеля поболе хлебай, а хлеба помене». А еще были ситуации и пострашнее. Лошади в колхозе пали от сибирской язвы, их закопали, а женщины откапывали ночью и в речку – отмачивать. Потом варили такое мясо и ели. Бог миловал – не умерли.

 Вот так нас, детей, выхаживали матери - вдовы в те тяжелые годы! И МАМА выходила нас, подняла, дала всем образование, замуж повыдала. Когда брат окончил институт во Льгове, переехал в Орел, то забрал с собой маму.

А я  окончила в 1951 году Савеевскую семилетнюю школу, и тетя Аня забрала меня к себе в Ростов. Жила у нее два года, потом вернулась на Смоленщину,  работала, вышла замуж, родила двух дочерей. После смерти мужа в 1968 году переехала к брату в Орел. Поступила в Глазуновский сельскохозяйственный техникум. После его окончания в 1974 году стала работать старшим лаборантом в лаборатории качественной оценки Всесоюзного института зернобобовых и крупяных культур, откуда и ушла на пенсию.