А.А. Истратова

Истратов Анна Алексеевна, 1925 г.р.

 

  Пятнадцатилетней девчонкой встретила начало войны Анна Алексеевна Истратова, а в то время просто Нюра Ерёмина. Тот тёплый летний вечер накануне 22 июня 1941 года навсегда врезался в её память. Девчата и парни, как обычно, сидели на дубах у  сарая Голдиных, и Иван Жужин, играя на балалайке, напевал:

  «Милая, в карие очи твои

Дай наглядеться мне вволю.

И позабуду страданья свои,

Тяжкую горькую долю…»

 

    На следующий день    двоюродная сестра Татьяна  с одной из подруг отправилась в район фотографироваться, а вернулись оттуда со страшной вестью: «Война!»…

  Каждый день, приникнув к репродукторам, слушали сельчане неутешительные сводки с фронта…

Подошла осень 1941 года. В начале октября немцы взяли Орёл…

    "  В октябре 1941 г. мужская половина деревни Ивань, подходящего под призыв возраста, получила повестки в военкомат. А в ноябре здесь появились немцы. Они заняли самые лучшие дома, заставив мирных жителей ютиться в двух маленьких избах, конюшне, сараях, подвалах. С приходом холодов немцы начали отбирать у населения теплую одежду, платки, валенки, заставляли работать  на себя. Нас, молодых девчонок, матери старались пореже выпускать на улицу, мазали лицо сажей, одевали в отрепья. Но однажды немец все-таки схватил меня за руку и потащил в дом. Там,  показывая на кучу окровавленного белья,  изобразил жестами, что его надо перестирать, иначе: «пук», -  и  он приставил дуло винтовки к моему носу. Тут он вышел в другую комнату, а я убежала….

    В январе 1942 всех жителей Ивани построили в колонну и погнали в сторону Орла, по пути распределяя по населенным пунктам. Меня с матерью и пятью младшими детьми поселили в доме старосты, в д. Кеньково  Моховского района. Староста был рыжий злой мужик. На стене у него висел большой портрет Гитлера, украшенный полотенцами. Для пропитания  он разрешил нам разбирать смерзшийся скирд прошлогодней ржи. Мы  вручную обмолачивали снопы, зерно дробили на ручной мельнице и варили несоленую болтушку. В окрестных селах просили милостыню, так и  прожили зиму. Весной стало легче.  Собирали мерзлую картошку в огородах и пекли кавардашки, потом выросли щавель и лебеда.   К весне   и немцам стало голодно, дороги все развезло. Как только стаял снег, немцы стали посылать детей  в поле - собирать для них щавель, листья одуванчика…  

    Летом 1942 г. стали набирать молодежь для отправки в Германию, в их число попала и я, но удалось незаметно улизнуть с одной из женщин. Мы прятались в соседней деревне, а когда я  вернулась, то узнала, что староста выгнал нашу семью за то, что я сбежала. Нашла я их в  деревушке Кукуевка Орловского района, в пустой бревенчатой бане. Вначале хозяева подкармливали, потом приходилось побираться, а у кого что выпросишь, сами все голодали…

    В июле 1943 г. немцы направили группу эвакуированных «на окопы»- углублять противотанковый ров в д.Мелынь Мценского района. Ночью патруль привел нас с лопатами на объект, но работать не пришлось: небо осветили ракеты, непрерывно летали самолеты, шквал огня обрушился на землю. Утром всех жителей построили в большую колонну, а между людьми немцы  втискивали свои орудия, раненых, многие были в нижнем белье. Так дошли до д. Извеково, где фащисты загнали нас в конюшню  и закрыли. Все думали, что это конец…Но через некоторое  время ворота конюшни открыла какая-то женщина, сказав, что немцам было не до нас, они удирали без оглядки.

    Сразу в родную деревню мы  не вернулись, остались работать в колхозе, чтобы заработать немного зерна. Я была учетчицей, сестра Валя носила сводки в Плаутино. Осенью всех эвакуированных отправили по домам и мы вернулись в  родную деревню Ивань. Стала я с мамой работать в своём колхозе «Пламя революции». Зимой мать сильно заболела, и сестричка Валя через день бегала на Картошник за четвертинкой коровьего молока. Но в январе 1944 г. мама умерла, похоронили ее в одну могилу с 2-х летней сестрёнкой Люсей, умершей в декабре 1943 г.

    Осталась я за старшую. Залегощенский РОНО взял над  семьей шефство, выдали хлебные карточки. Отоваривать их нужно было за четыре  километра, на Грачёвке( 1 кг хлеба на 5 человек). Иногда хлеба не хватало, приходилось возвращаться ни с чем, тогда все впятером ревели… Делать нечего, варила жиденький супчик из подмороженных овощей, поданных доброй  рукой.

   Вскоре РОНО в числе первых направил младших сестер Валю и Зою и пятилетнего Юру в детский дом, а братика Толю я не отдала. Остались мы работать в колхозе. В конце марта 1944 года  район послал брата на учёбу  в ремесленную школу ФЗО, где он экстерном сдал экзамены за семилетку и поступил в  Казанский индустриальный техникум, а потом закончил и летную школу в г. Вольске. Позже сестры тоже выучились, Валя получила специальность агронома,  а Зоя, младшая, стала учительницей."

   Анатолий Алексеевич Ерёмин, брат мамы,   вспоминая своё военное детство, рассказывает, как в начале оккупации все жители деревни  старались сделать тайный запас продуктов.  Когда пришли немцы, среди них нашёлся  предатель, фашистский прихвостень, который  показывал оккупантам обычные места таких схронов… Запомнилось ему, что немцы не рубили дрова для печи, а топили целыми брёвнами, постепенно подпихивая их в топку. Для этого разбирали деревенские сараи. Однажды ранней весной загорелся один из домов с соломенной крышей, и немцы, опасаясь пожаров, велели раскрыть все соломенные крыши в деревне, а через два дня пошёл дождь…Как своеобразный подвиг вспоминал дядюшка, как ему мальчишкой удалось стащить у немцев пистолет и спрятать в куче хвороста, и какой взрыв был, когда позже  этот хворост кто-то поджёг!

     Вспоминает уроженка д. Ивань Людмила Михайловна Селиванова:

"…Когда началась война, мне  было пять лет.  В невыносимо тесных условиях приходилось ютиться, ведь дома заняли фашисты,  и я заболела тифом. А вот выжила только благодаря участию немецкого повара, который тайком  подкармливал: то шоколадку передаст, то тарелку супа…Маме приходилось помогать ему на кухне. Повар был маленького роста, и между собой мы называли его Кузнечик. Однажды немцы привели пятерых наших пленных,  и Кузнечик перебросил им три буханки хлеба. Больше мы этого повара  не видели: его расстреляли свои".