Семенова Нина Степановна, 1932 г.р.
Когда началась война, мы жили в с .Моховое
Хомутовского района. В августе отец ушел на войну, и в августе же мне исполнилось
9 лет. В октябре мы переехали в с. Голянку к бабушке. В ноябре небольшой отряд немцев пришел в село, прошёлся по
домам. Не знаю, что искали. Потом пришел большой отряд немцев, разместились по
домам, на смену им пришли другие. Мы, 5 человек (бабушка, мама, и нас трое
детей) жили на печке. Собственно закуток
и печка были наши, остальной дом занимали немцы. Среди них были два немца и три русских, которые были
шоферами, возили на линию фронта боеприпасы. Мама как-то одному, которого звали
Василий, сказала: «Как это вы пошли
служить фашистам?» Он ответил: «Мы попали в плен и нам сказали: или расстрел,
или пойдете служить нам».
И вот первый страх, который пришлось
испытать. В этот день ушли из дома не все, один немец спал. А мы со
старшим братом то зайдем в дом, то
выйдем. Короче, хлопали дверью и, видимо, его разбудили. Он как вскочил,
схватился за наган и стал кричать. Мама
заслонила нас собою, потом затолкала на печку. Он все же успокоился.
Второй раз было так: немец принес ведро
муки и велел испечь что-то. Мать испекла булочки. Немец разделил на двоих: себе
и другому немцу. Потом они ушли. Дома оставался один Василий. Тут в село вошел
большой отряд немцев и разместился по
домам, видно, на передышку. Булочки стояли на столе, немцы их поели. Вечером
квартиранты вернулись, а булочек нет, немец опять схватился за пистолет, мать с
перепугу обратилась к Василию. Василий сказал, что это их солдаты съели, ну, он
и утих.
И вот в конце декабря пришел комендант,
велел собираться в Германию. Мама выглянула на улицу, там уже народ шел в
направлении Новосиля. Мы, все трое детей температурили. Стоим на морозе,
трясемся. Мать не знает, что делать. Валенки только у меня, а братья в
ботиночках. Бабушка взяла из санок
мешочек с краюхой хлеба и ушла, сказав: «С тобой дождешься, пока
пристрелят»: Мама заплакала, мы – тоже. В это время из дома вышел Василий и
сказал: «Хозяйка, прячьтесь скорее в подвал, наши близко». Мы быстро нырнули. В
подвале картошка была отгорожена, и там было свалено постельное белье, одеяла,
подушки. Мы спрятались за перегородку. Прошло несколько часов, вдруг дверь
распахнулась, вошли немцы, по голосам их было двое. Один на порожках
спотыкнулся, запахло бензином. Спустились, стали рыться в вещах, поговорили и
ушли. Потом мы узнали, что они ходили по домам и обливали продукты бензином
.Конечно, хотя они и не видели нас в глаза, но по дыханию поняли, что за
перегородкой есть люди. Ушли, дверь оставили открытой. Мы до вечера окоченели,
на улице был сильный мороз. Вечером начали гореть дома. Дома немцы поджигали
через дом, через два. Когда совсем стемнело, мать потихонечку дверь прикрыла,
Наутро мы стали канючить: «Мама, пить, мама, пить!» Мать ушла в дом за водой,
предварительно убедившись, что немцев поблизости нет. Прошел час, другой,
третий, а мамы все нет, а на улице стрельба, снаряды с воем пролетают над
подвалом. И только вечером она пришла, сказала, что не смогла выйти из дома
из-за стрельбы и что наши уже вошли в
село, но не советовали нас выводить из
подвала. На следующее утро мы услышали голос бабушки и вышли. Как мы потом узнали, нашу корову и еще двух немцы
загнали в школу и сожгли.
В январе или феврале 1942 года (точно не
помню) отец был отправлен на фронт. До этого он находился в Сердобске Пензенской области. В письме с
фронта он писал; что его служба такая, что приходится находиться в
непосредственной близости от врага. В мае того же года было последнее письмо от
отца. Потом было извещение, что пропал без вести.
Весной 1942г. вскопали огород, посадили
картошку, тут нас эвакуировали в Кресты.
Нам достался угол в сенцах, и днем сидели на своих узлах и ночью на них спали.
Из Крестов мы переехали в Красную Поляну к маминой сестре, у нее дом сожгли,
она жила у своей свекрови. У свекрови дом был большой, выделили уголок и нам. И
вот однажды, когда солнце было на
закате, приехали какие-то начальники и сказали, чтобы дом освободили т.к. сюда
переедет райисполком. Спросили, чьи это вещи в углу. Тетя ответила и сказала, что мама ушла в Голянку. Он в ответ: «Если до утра мать не вернется, то
мы детей отправим»: Куда? Не помню. Я испугалась, сказала, что побегу за мамой.
Женщины меня не пускали, но я побежала.
Выбежала из села, низко пролетел немецкий самолет, сбросил листовки. Я одну
подняла, прочитала и бросила. Там была одна фраза «Скуем мы Сталину намордник из стали» и
карикатура на него. Как видите, хвальба осталась хвальбой. Так вот где шла, где
бежала; к Крестам подошла в полной темноте. И тут началась гроза, пошел дождь,
а мне как-то стало веселей. Дошла до Пшева (Шейно), опять кромешная тьма, ни
огонька, ни звука. Хорошо, что дорога была знакомая (раньше к тете в гости
бегала). Вошла в Голянку, опять полегче стало. Дошла до дома, постучала, мама
уже спала. И что меня удивило, так это то, что
мой рассказ мама выслушала спокойно. Наутро мы выкопали еще одну яму и
спрятали остальное зерно и другие продукты, потом ушли в Красную Поляну. Зиму
мы прожили вместе с жителями села в землянке, которая до войны была курятником.
Народу было много, но никто не роптал, не скандалил. Весной 1943 года нас пустили в свое село. Посадили огороды и опять
нас эвакуировали. Только на этот раз от Шейно путь лежал правее. Как правильно
называется это село – не знаю, в народе его называли Гнидовка. И вот оттуда
почти каждый день мы ходили в Голянку ухаживать за своими огородами. Сначала я
ходила со своим братом Александром. Он 1930 года (1 октября) рождения. А потом,
когда в Голянке разместился госпиталь, он ушел туда помогать раненым. Я стала
ходить одна. Утром придешь, грядки прополешь, вечером возвращаешься. А ходили
то босиком, обувки не было. Иду как-то раз вечером, так есть хочется, смотрю,
на дороге в пыли корочка хлеба свежая. Я подняла, съела, дальше иду опять, и
так иду, подбираю и ем. И вот нагоняю
повозку, в повозке сидит пожилой солдат, ест хлеб, а корки бросает,
видно зубов нет. Вот с этого случая, наверное, я и получила туберкулез кишечника.
Ну да ладно, не умерла, благодаря замечательной медсестре в Голунской больнице,
вернее, ее советам.
В августе мы вернулись домой. Приехали
ночью. У нас перед домом стоял каменный сарай, два отделения. Раньше у сарая
сняли двери и в доме с пола сняли доски. Я спросила у брата. Он сказал, что это
сняли на нары для раненых (раненых везли из Вяжей). А когда мы приехали, я
увидела, что в одной половине сарая новая дверь. Стало любопытно. Как только
рассвело, я побежала посмотреть. Распахнула дверь, а там на носилках мертвый.
Он был в форме, но форма не наша и не немецкая. Ранен был в голову. Под голову
была подложена подушечка, такого же цвета, что и форма. На нем был плащ с
поясом, а у наших тогда были плащ-палатки. Днем его похоронили. Потом из
госпиталя стали привозить умерших. Короче ,наш сарай стал моргом. Хоронили не
по одному, а по нескольку. Братские
могилы в Голянке до сих пор безымянные.
А брат домой так и не вернулся, он уехал с
госпиталем. Потом он попал в другую воинскую часть, был сыном полка, имел
награды, в том числе и Орден Отечественной войны. Конец войны встретил во
Франкфурте- на- Майне. После войны -
воспитанник военно-музыкального
училища, с 1948 года служил во флоте. Когда я приехала сюда в 1989г. на
постоянное место жительства, то удостоверение на Орден отдала директору Новосильского Дома пионеров Н.М.Ретинской. Брат, к сожалению, в 1985г.
погиб в Москве в ДТП. В 1990г, когда я была в Орле на курсах
усовершенствования учителей, мы ходили на экскурсию в Дворец пионеров. Там, к
моему удивлению, я увидела портрет своего брата. Фотография такая была
напечатана в журнале «Вожатый» за № 2 за 1963 год, и статья под общим
заголовком «Где вы, герои?». И первый рассказ «Отважный ефрейтор» об Александре
Семенове; его однополчанин Волков из Литвы рассказывал , как Саша под огнем
противника восстановил связь (семь обрывов), в итоге контратака противника была
отбита.
Да, еще один случай из времен ВОВ мне
запомнился. Было это в начале лета 1943г. У нас в саду стояли две зенитки, они
были установлены в кузовах машин. А сами машины стояли в траншеях. Мы с мамой собрались обедать, она пошла в подвал
за квасом. А тут летит немецкий самолет. Зенитка выстрелила. Самолет начал
кружить над садом и домом. Я пытаюсь выбежать из дома в подвал к маме, а дверь
снаружи закрыта. Кричу: «Мама, выпусти меня!». Зенитки палят, самолет сбили. Он
упал за селом, в поле. А мне от мамы еще и попало – зачем кричала. Так мне и не
удалось посмотреть на сбитый самолет. Говорили, что летчик жив остался. Я потом подумала, что, может,
летчик специально кружил, чтоб потом
сдаться в плен.
Комментариев нет:
Отправить комментарий