Л.А. Штанова

Людмила Александровна Штанова, 1932 г.р.

 

В 1941 году я закончила первый класс 29-ой орловской средней школы. Мне исполнилось 9 лет.

Я помню день начала войны. В те годы радио было не у всех. И именно в этот день, 22 июня 1941 года, провели радио в наш дом. Когда включили радио, первое, что все услышали, - это голос диктора Левитана, передававшего сообщение о нападении Германии на Советский Союз без объявления войны. Взрослые разволновались, а я не поняла, что произошло.

Но постепенно я стала ощущать реальность войны. Гудки сирены, сообщающие о налёте немецких самолётов, бомбёжки. В саду вырыли бомбоубежище. В 29-ой школе разместили госпиталь для раненых военных солдат. По вечерам много людей со всего города на ночь уходили прятаться в подвал Смоленской церкви, Церковь была недействующей уже с 1936 года. Помню 30 июля была очень сильная бомбёжка.

А мы, дети, нас было восемь человек в доме, бегали по двору и кричали: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Этот лозунг мы видели повсюду в городе.

В сентябре я пошла во второй класс 20-ой семилетней школы. Но уже чувствовалось волнение среди людей. Взрывы, пожары, глухие залпы орудий за городом, разговоры населения, что немцы близко от города.

2 октября мама пошла на работу в артель «Красный кожевник», работники волновались, просили расчёт, чтобы уехать. А им сказали: «Не создавайте панику, идите работать». Отработали 2 октября, а утром 3 октября немецкие танки вошли в Орел внезапно.

Руководитель артели еврей Прусаков семью эвакуировал раньше, а сам уходил из города, как тогда говорили, «по заборам». В 1943 году после освобождения Орла он вернулся и до конца жизни работал в артели руководителем.

Началась оккупация - жизнь при немцах. Голод, холод, грабежи, страх бомбёжки, потеря близких. За невыполнение указаниий коменданта немцы грозили гражданскому населению казнью.

В сквере Танкистов были повешены молодые ребята, и их не разрешали  снимать три дня.

Выпали тяжкие испытания евреям. Ночью подъезжали машины, забирали взрослых и детей и неизвестно куда увозили. Потом узнали, что их ночью расстреливали и закапывали даже ещё живыми. Так, были массовые расстрелы на Болховском шоссе, Гати, Троицком кладбище, в Медведевском лесу.

Зима в 1941 году была очень холодная, многоснежная, морозы доходили до 40 и ниже градусов. В нашем доме топили голландскую печь сушеным навозом, а он только дымил и тепла не давал. На стенах и окнах внутри помещения лежал слой замерзшего снега.

Голод. А с голодом бороться трудно. Уже после того, как город заняли немцы, был подожжён элеватор, горело зерно очень долго. И жители всего города ежедневно ходили за этим обгорелым зерном. Моя мама тоже ходила.

Зерно перебирали и из полугорелого зерна пекли хлеб,.Он был черного цвета и горьким, но помог нам выжить.

После    занятия Орла немцами моя 29-я   школа  стала немецкой     казармой: походная печь во дворе, бойня коров... Школа  стояла в наших садах, и заборов    тогда    не было. И вот мы, дети со всей округи, уже знали, когда у немцев обед, прибегали с мисками, садились полукругом напротив обедающих  и ждали,   когда  кто-нибудь из них пожалеет нас, подзовет кого-то к себе и отдаст недоеденный суп.  Если доставался суп мне, я с радостью бежала домой и кричала:  «Мама,  немец супу дал». Тогда мы не понимали, что должно быть самолюбие, в конце концов - гигиена. Просто хотелось есть.

Немцы были разные. Офицер с денщиком, занимавшие нашу комнату, по утрам просил меня поливать ему воду на руки при умывании. И я это делала, а он давал мне что-то из еды. А было и такое, когда немцы решили занять весь дом, а нас всех просто выгоняли зимой на улицу. Но бабушка моя была смелая (ей было в то время 76 лет). Она гордо стала перед немцем и заявила: «Убивай, не уйду из своего дома». И отвоевала кухню для всех жильцов. А немцы заняли весь дом, поставили чугунную печь, построили нары и хозяйничали, как хотели.

1942 год - зима, февраль. Ночью сильные бомбежки, а днём чудесная солнечная морозная погода. С подружкой Надей гуляем по улице около своих домов, катаем кукол в санках. Санки - коробочки с верёвочками, а куклы самодельные с косичками из ваты, с бантиками.

И вот мы нагулялись, пора идти домой, начинаем прощаться. Это чувство прощания я помню до сих пор. Такое было чувство, будто мы прощаемся навсегда и больше никогда не увидимся, потому что ночью будет бомбёжка и бомба может попасть и в мой, и в её дом, и нас уже не будет.

А бомбили наши советские само­леты. Они бомбили железнодорожный мост, от которого мы недалеко жили. По этому мосту шли немецкие эшелоны с солдатами и оружием на Брянск-Ригу, но ни одна бомба не попала в мост, а па­дали они на жилые дома в этом районе. Долгое время воронки от бомб были у нас на дворе и в саду.

И вот после одной из таких прогу­лок и теплых прощаний в очередную бомбежку ночью прямое попадание зажигательной бомбы в ту половину дома, где жили моя подружка с мамой, братом и бабушкой.

Вначале от бомбёжек мы прята­лись в убежище, в подвале, а потом просто в доме. Зная время бомбё­жек, мы собирались со всего дома в комнате без окон. И вот слышу, летит самолет, тяжело летит с грузом. Сей­час полетят бомбы. Бомба летит с жутким визгом, сжимаюсь в клубочек, а в мыслях - вот сейчас она ударит по мне. И вдруг взрыв, упала где-то близко. Поднимаю голову - пронесло. После каждой бомбёжки - крики людей о помощи, лай собак, пожар. И так почти два года.

Отступая в 1941 году, наши войска оставили немцам город, как он был. Немцы же, уходя из города, уничто­жили его полностью - взорвали мосты Александровский, Красный, железнодорожный мост на Ригу.  Целые кварталы зданий на улицах Ле­нина, Московской были сожжены или взорваны.

Мою 29-ю школу взрывали с не­скольких раз, но она не поддалась, тогда они её зажгли.

Но уже в сентябре 1943 года я пошла учиться в 26 -ю школу, и опять в памяти такой момент. По окончании учебного года в 1944 году нам дали по кусочку хлеба - четвертушку ломтя, отрезанного от буханки, и две кон­фетки - подушечки с патокой (сейчас таких конфет нет). А за то, что я закон­чила второй класс на отлично, мне дали два кусочка хлеба и четыре кон­фетки. Об этом помню и сейчас. Но тогда я почему-то чувствовала себя не­удобно, как теперь бы сказали, не­комфортно.

С этого года нас, девочек и маль­чиков, разделили по разным шко­лам. Оказалась я в 20-ой семилетней женской школе, где мы начинали учёбу со своими столами и табуретками. Потолка в здании не было, холод, чернила зимой замер­зали.

День Победы отлично помню. Уже в четыре часа утра соседка бараба­нила по окнам и кричала: «Победа, Победа, Победа!» День яркий, сол­нечный, музыка гремит, все целуются, обнимаются, и мы со школьной по­дружкой с утра до вечера облазили весь город, зная, что бомбежки не будет.

Но ещё много лет спустя после войны, как только в эфире раздавался голос Левитана, появлялся страх: вот сейчас объявят о войне.