Мария Тимофеевна Настепанина, 1933 г.р.
Мария Тимофеевна Настепанина с подругой
Нас, детей, у родителей было шестеро: 3 сына и 3
дочери. И мы всегда помогали или по хозяйству, или маме в поле.
Как началась для нас война? Помню, что мы работали на
риге - молотили коноплю. Зашёл мужчина (мама потом сказал, что это был
заведующий) и сказал: «Мария, война. К нам идут немцы, скоро будут здесь». Нас
сразу отвезли домой.
Стали забирать мужчин на фронт – через правление
колхоза передавали кому прибыть в военкомат.. Отца сразу не взяли - ему
поручили от РАЙЗО собрать по району портреты руководителей страны. Как-то ночью
он приехал на лошади и эти портреты с мамой закапывали у нас на огороде. Те
мужчины из РАЙЗО, которых не успели призвать на фронт, ушли партизанить и с
ними наш отец. Всю оккупацию отец партизанил в орловских и брянских лесах. В
1943 году после освобождения Орловщины отец вернулся, и его сразу определили в
районную МТС бухгалтером поднимать колхозы.
Осенью 41 года немцы пришли в нашу деревню, заселились
в лучших домах. В нашей хате жили семь солдат, вели себя как хозяева. Забрали
сено, заготовленное для коровы, и накидали на пол. Мы находились в этой же
комнате, спали на печке и лежанке. К зиме немцы начали разбирать забор для
топки. Как-то зимой на печи загорелась одежда и маленький брат (1,5 года)
заплакал. Один из немцев подлетел к нему и хотел его застрелить, а другой запретил,
оттащив его назад.
Питались мы с огорода, да и корова была большим
подспорьем. Наше хозяйство фашисты не трогали, так как видели сколько детей
было у мамы (да и не все из них были фашистами), а вот по деревне отлавливали
всю малую живность: кур, гусей и др.
По деревне зверств не было, но произошел один случай
заставивший нас ещё долго волноваться. Брат (1928 г.р.) как обычно надел поверх
одежды «комиссарский» ремень, немцы увидели и решили, что он пришел от
партизан. Схватили его и потащили, чтобы расстрелять, но на счастье рядом была
учительница немецкого языка. Она бросилась к ним и стала объяснять им, что он
ребёнок, не партизан. Отвоевала.
Хорошо запомнила, как начались бои летом 43-го года.
Летом перед уходом немцы забрали из деревни взрослых на рытьё окопов в Брянскую
местность, не смотря на то, что у многих оставались одни малые дети. Мы тоже
остались одни - и нашу маму забрали. Брат и сестра были за старших. Мама
отсутствовала неделю. Один из живущих у нас немцев как-то подошел к маме и
сказал, чтобы мы уходили – будут большие бои. Стали готовиться. Мама со старшими за
огородами вырыли окоп. Многие жители уходили
тайком из деревни, так как немцы стали угонять в Германию. В деревне остались
немногие: больные да многодетные.
Начали бои, бомбёжки. Когда немецкая часть уходила из
деревни, то подожгли хаты. Мы и другие жители деревни прятались в окопах, в
подвалах, погребах. До сих пор я помню
это чувство страха, которое пришлось мне испытать. Мы сидели уже длительное
время в окопе, и младшие дети захотели пить. Меня отправили за водой на речку.
Немцы увидели меня и погнались за мной.
Я бежала, и страх быть пойманной гнал меня до самого окопа. Догнали у
самой нашей захоронки, но, увидев нас - мал-мала меньше, не стали трогать.
В деревне уже немцев не было, но ещё шли бои, летели
снаряды. Когда мы увидели первых наших солдат, обрадовались и бросились их
угощать чем только можно. Сестра побежала на огород за овощами и
фруктами, угощали медом в сотах (рамки вытаскивали из ульев). Потом подошла военная часть, и расположилась
по деревне. У нас в саду тоже стояла солдатская палатка. Солдаты подружились с
нами и стали помогать строить хатку (рядом с деревней - лес). Дети постарше
помогали хоронить убитых солдат (и наших и немцев). Один из солдат, живших у
нас в саду, ушел по заданию в другую деревню и погиб. Его хоронили в нашем саду
и мы до конца войны ухаживали за его могилкой, а после войны его перезахоронили
в братской могиле возле школы. Звали его Гребенкин Алексей Павлович.
Родственников найти до сих пор не смогли.
В школу начала ходить только после освобождения от
фашистов. У нас в деревне как таковой школы не было. Учащиеся начальной школы занимались
по очереди в разных хатах. В хате стояли парты, было холодно. Книг, тетрадей не
было. Писали на газетах между строк, а папа достал какие-то журналы, и я писала
на них. Писали заточенным гусиным пером, а чернилами служил сок из красной
свёклы или дубовых шариков (зеленые шарики, которые образуются на некоторых
листьях дуба). Время было голодное, в школу родители давали вареную картошку,
чтобы на переменках поесть, и то - если у кого она была. После школы приходили,
брали вилы и шли на поле выкапывать мёрзлую картошку, а мама потом пекла из них
блинчики – тошнотики или как ещё их называли
- хиндрики. Идешь иногда из школы
есть хочется – сил нет! С подругой Фирой
пойдём по деревне просить поесть. Кто-то даст свёклу варённую, а у большинства не было лишнего куска. Хлеб
пекли сами – немного муки, мерзлая картошка, перемолотые зёрна растений.
Да, время было тяжелое, голодное! Но мы выстояли,
выучились. После начальной школы ходили пешком за 7 км в Дурневскую семилетнюю
школу (Сосковский район). Одежда была шитая-перешитая. Мама шила бурку из
старого пальто и я долго в ней ходила. Платья нам, девочкам, мама сшила из палатки, оставленной в саду нашими солдатами.
Настоящую обувь, туфельки, родители купили, когда я была в 7 классе. Очень их берегла – до школы шла босиком, в
дождь не надевала. Окончив 7 классов поступила учиться на агронома в
трехгодичную агрономическую школу в п. Стрелецкий. По окончанию школы поехала в свой родной
колхоз, работала до 1957 года. Вышла замуж и переехали в п. Стрелецкий. Пока не
было работы по специальности работала в поле бригадиром, затем – лаборантом. В
1963 году поступили вместе с мужем в
Курский сельскохозяйственный институт. В 1973 году перевели научным сотрудником
в отдел семеноводства, где проработала до заслуженного отдыха.
Комментариев нет:
Отправить комментарий