Мошкин Николай Сергеевич, 1931 г.р.
Родился я в деревне Стрелецкая Кромского района Орловской области в
1931 году. Мама – Мошкина Дарья Феногеновна 1904 года рождения. Отец – Мошкин
Сергей Яковлевич 1901 года рождения.
В 1939 году вся наша семья уехала на Украину в
Еленовку, в данный момент называется Докучаевск. Там я пошел в школу, окончил
1-й класс, а в 1941 году началась Великая Отечественная война. Отца призвали в
армию. А мы остались вчетвером: мама, старший брат, сестра и я. Вот с этого и
начались наши беды и страдания.
Летом 1941 года немцы заняли станцию Еленовку, где мы
жили. Всё население взяли на учёт. Так как мы жили там меньше 3-х лет, нас
выгнали обратно в Орловскую область. Но Орловская область ещё не была ими
захвачена и они оставили нас до весны. Весной 1942 года маму вызвали в
полицейский участок и приказали немедленно ехать на свою родину, т.е. в Кромы.
Вот так нашу семью и выгнали со станции Еленовки.
Добирались долго. На тачках везли весь свой багаж.
Немцы не пускали нас в крупные населенные пункты, а посылали в объезд. А это
сколько лишнего пути! Трудно было! Еду, которую взяли с собой, съели. Начали
продавать одежду, и к концу нашего пути у нас осталась почти пустая тачка.
Перед Курском шли полем и попали на ячменное поле. С
нами шел старичок – Ерёмин Василий, он и говорит: «Остановимся здесь, соберем
немного колосьев да сварим зерна». Мы
были голодные. Ели разную траву, даже колючку. Начали собирать колоски. А я
отошёл подальше, набрал горсти две колосьев. Глянул в сторону, вижу: лежит
полевая сумка. Я тогда не знал, что это за сумка. Открываю и вижу две толкушки
и десятка 4-5 патронов от винтовки. Патроны я знал, что это такое, а вот
толкушки я не знал. Я обрадовался и побежал к тачкам, неся сумку и толкушки.
Когда я подошёл, дедушка Вася увидел меня, побледнел и присел на корточки, а
сам говорит: «Коля, Колечка, где ты взял сумку и эти…». Он боялся сказать, что
это такое. Я с гордостью отвечаю: «Нашел вот сумку, буду побираться с ней. А
это толкушки, картошку толочь мама будет». Он осторожно подошёл ко мне и
говорит: «Покажи пожалуйста, толкушки». Я и отдал ему их. Он выпрямился,
вздохнул. «Ох, Коля, если бы ты тряхнул их посильнее, мы все бы погибли. Это же
гранаты и на боевом взводе». А я откуда знал, что это гранаты? Я их никогда не
видел. Дедушка Вася говорит: «Пошли отсюда, может быть где в деревне заночуем».
И так мы пошли дальше. Дорога была песчаная, тяжёлая. Дошли до деревни, не
помню какой, переночевали и пошли дальше.
В Курск нас не пустили, направили в объезд. А у нас
тачка была тяжёлая, колеса были литые, чугунные, утопали в песке. Увидел один
дедушка и говорит матери: «Хозяюшка, не дойдешь ты до дома со своей тачкой,
возьми мою легкую, а эту оставь». Правда, тачка оказалась легкая, в песке не
утопала. Так мы пошли дальше. Дошли до села Тросна. Наш обоз начал распадаться.
Дедушка Вася был родом из Змиёвки и ещё присоединившиеся к нам три семьи. Они говорят: что им ближе по
Проворотской дороге. Потом ещё две семьи отошли в Гостомле, направились на Гуторово.
К вечеру мы пришли в Кромы и в свою деревню Стрелецкая. Пришли к маминой сестре
Матрене. Она нас увидела, всплеснула руками и говорит: «Даша, ты ли это или
нет? На вас только кожа да кости. Вы же голодные. Пошли домой, я вас покормлю».
Мы поели, отдохнули с дороги, да так и остались у тети
жить. К осени мы перешли жить в заброшенную хатенку, староста посоветовал маме,
говорит: «Ты женщина хорошая. Обмажешь, подделаешь своей семьёй и будешь жить».
Хороший был старичок, всей деревней его выбирали, не соглашался он старостой
быть, да народ его упросил и он согласился. Выделил нам Иван Моисеевич 20
соток. Участок, с уже посеянной рожью. Так мы стали обживаться.
Немцы лютовали, они отбирали все: молоко, яйца
куриные. Свиней со двора забирали и резали или стреляли в них. Телят, овец –
всех забирали. Днем люди ходили, работали. А с вечера и до утра – комендантский
час. Они патрулировали. Поймают ночью – думают, партизан и расстреливали сразу же. Вот так мы и
жили до 1943 года под страхом смерти.
Однажды мы, ребятишки, играли в салочки возле колодца.
А он был глубокий, метров 20 глубины. Смотрим, едут немцы на велосипедах. Нам
бы надо было убежать, а мы наоборот, высмотрелись на это шествие. Они подъехали
к колодцу, посмотрели – глубокий и нам говорят: «Ком, киндер». И показывают
таскать им воду. Что нам делать, подчинились. Не помню, сколько ведер мы
вытащили. Они вымылись. Смотрим, ещё подъехали человек пять. Когда я оглянулся,
моих приятелей уже нет, я один остался. Хотел поставить ведро потихоньку, но
цепь зазвенела о ведро. Я побежал через дорогу к своему домику. Слышу, кричат:
«Киндер, ком!». Не оглядываясь, бросился за угол хаты. В это время раздался
выстрел. Слышал, что пуля попала в угол хаты. За хатой росли лопухи, были
заросли лопухов, были и молодые и старые. В средине репейника был окоп метра 2
глубины. Я и бухнулся в него, и замер на дне. Немцы подошли к зарослям, но не
полезли в них. Из автомата построчили и ушли. Я лежал там до самого вечера.
Темнеть стало. Слышу, мама зовёт меня: «Коль, Коля, где ты?» А я боюсь
отзываться. Потом потихоньку сказал: «Мам, я тут, в окопе». «Вылезай скорей,
иди домой, наверно замерз. Что же ты тут сидишь?» Я говорю: «Мам, а немцев у
нас нет?». Она говорит: «Один сидит, собирается ужинать». Я говорю, что не
пойду в хату. Ведь она ничего не знала, что случилось. Потом мама пошла впереди
а я за ней сзади. Как только зашли в хату, он глянул на меня и сразу: «Ком» и
пальцем завет к столу. Что делать? Я подошёл. Он меня поймал за ухо и начал
тянуть так, что кровь потекла. Но я не заплакал. Мать подошла, говорит: «Пан,
он маленький, за что вы его так?» Он ничего не сказал, но отпустил. А на меня
как крякнет, век не забуду. Я быстро залез на печку. Ухо болит, кровь сочится.
Не помню, когда я уснул. А когда утром проснулся, его у нас уже не было. Так я
был на волоске от смерти.
Немцы были очень злые, как звери. А перед тем, как их
выгнали из Орла, они совсем озверели. Хотели всю молодежь угнать. Несколько
семей собрали и погнали по большаку в направлении Сосково. Когда мы прошли
километра 2 от деревни, нас заметили наши летчики. Немцы видят, что самолеты
делают второй круг, бросились в лог под кусты, а мы бросились в другую сторону
в кустарник и спрятались в зарослях. а там уже были наши люди. Они дали нам
лопаты и говорят: «Копайте себе окопы, скоро наши придут, освободят нас». Мы
вырыли себе окопы и стали в них жить. Через три дня на рассвете мы увидели
наших солдат. Они сказали, что они разведка. А нам сказали, чтобы мы никуда не
ходили, потому что, все лога
заминированы, вам тогда скажут, когда можно будет домой идти.
5 августа 1943
года встретили разведчиков, а 6 августа Кромы были полностью освобождены от
фашистских захватчиков.
7 августа 1943 года мы подошли к своей деревне. То,
что мы увидели, никогда не забудешь: валялись убитые лошади, несколько пушек
увидели в домах. Все двери открыты, стекла в домах выбиты. Стоял смрадный запах
от лошадиных тушь, а их было штук 20 только на нашем краю, а может и больше. А
что творилось в деревне, не знаю, нас в деревню не пустили, сказали, что все
кругом заминировано. Пришли машины. На них погрузили туши и увезли, не знаю куда. Пришли минеры,
осматривали каждый дом, погреба, сады, потом перешли на поля. Сколько же там
было мин! И противопехотные, и противотанковые! Километров 7 от деревни было
танковое сражение, говорили солдаты минеры. Штук 30 танков подбитых и немецких
и наших было.
Примерно 10 августа 1943 года над нашей деревней
завязался воздушный бой. Я был за садом своего дома и смотрел, как самолеты
кружатся друг за другом. В это время я
ощутил легкий удар в бровь. Не придав этому значения, продолжал смотреть на
самолеты. Когда почувствовал, что глаз правый застилает что-то, я провел
ладонью по брови. Мой палец провалился в глаз. Только тогда я испугался и
подумал, что остался без глаза и быстро опрометью побежал домой. Мать увидела
кровь на лице: «Что случилось?» А я что скажу… Она осмотрела меня, завязала
платком… Куда идти?.. Больница не работает, идти некуда… Но, ничего, глаз
остался хорошим, только бровь стала двойной, да нерв глазной затронуло. Вот так
моё любопытство обошлось боком.
Прошло немного времени, и образовался колхоз «Рабочий
строитель». Председателем был назначен Лаврушин, а бригадиром – Иван Андреевич, мы звали его
«совой». Он всегда видел, что делается в колхозе. Когда он спал, я не знаю. А
жил он на краю деревни в полуземлянке.
Утром придет председатель, а он
докладывает что сделано и где неполадки. Вот он-то и посоветовал маме
наняться караулить колхозных овец и
заодно хозяйских. К этому времени
пригнали в колхоз овец, откуда не знаю. Говорили, что Зинаида Андреевна
Черепова, она была заведующей фермы до войны,
угнала колхозный скот, чтобы не достался врагам. Как она его сохранила и как вернула в родной
колхоз, знала она и её муж Андрей Никитович, проработавший в колхозе ветврачом до самой своей смерти.
Так мы с мамой стали пастухами и проработали три года.
А сколько было мучений… Каждый день на овец нападали волки. То одну, а то две
овцы резали. Страшно было! Мне 13 лет и я с палкой в руках иду на волка и
прогоняю его. Однажды утром выгнали стадо к логу. Я шел по опушке и нашел окоп. Заглянул в него
и увидел винтовку немецкую. Вытащил её, она совсем новая. Решил сделать
из неё «обрез». До этого слышал от взрослых:
если отпустить в воду винтовку, покуда
тебе надо, и выстрелить, ствол отвалится, покуда был в воде. Я так и
сделал. Но не знал, что держать надо очень крепко. А когда
выстрелил, то почувствовал боль в руке и плече. Сильная отдача отбила мне и
руку, и плечо. Но ствола: как и не было, остался куцый ствол и приклад. После подпилил приклад и
получился обрез. Вот с ним и я стал караулить овец. При мне волки больше не
резали овец, видно боялись выстрелов.
В 1943 году мама получила похоронку на отца, в которой
было написано, что отец погиб в начале марта 1943 года и похоронен в братской
могиле на Новодевичьем кладбище в Москве.
Комментариев нет:
Отправить комментарий